Маскарад, или Искуситель

Когда торговец, странно сказать, выступил против таких спокойных и беспристрастных взглядов и снова с некоторой теплотой выразил сожаление о случившемся с Неудачником, его компаньон не без серьёзности остановил его, сказав, что он никогда не сделал бы так, разве что в наиболее исключительном случае, при признании существования незаслуженного страдания, более долгого, чем предполагалось, вызванного безраздельными стараниями грешника, и такой допуск был по меньшей мере неблагоразумен, отчего для некоторых это могло бы оказать неблагоприятное воздействие на их самые важные убеждения. Не то чтобы эти убеждения вполне закономерно находились под таким влиянием. Ведь обычные явления жизни в природе вещей никогда не могли твёрдо проходить одним путём и пересказывать одну и ту же историю про флаги при пассате; следовательно, если бы признание Провидения, скажем, в любом случае зависело от таких перемен, как каждодневные события, то степень этого признания в рассудительных головах подверглась бы колебаниям – сродни колебаниям фондовой биржи во время долгой и сомнительной войны. Тут он поглядел в сторону своей трансфертной книги и после краткой паузы продолжал. Это было сутью правильного признания божественной природы, как правильного убеждения человека, как того, что основывалось совсем не на опыте, а на интуиции и что возвышалось над погодными зонами.

Когда затем торговец всем своим сердцем согласился с этим (ведь, будучи как разумным, так и религиозным человеком, он не мог этого не сделать), его компаньон выразил удовлетворение, что в период некоего недоверия к таким вещам он всё же смог встретиться с тем, кто разделил бы с ним – почти полностью – столь здоровую и возвышенную веру.

Однако он был далёк от ограниченности, отрицающей, что философию недопустимо сдерживать. Только он считал её, по крайней мере, желательной, когда такой случай, как с предполагаемым Неудачником, стал предметом философского обсуждения, что должно рассматриваться как неподача руки со светом истины неким несчастным людям. Поскольку недопустимо, чтобы всё, что было столь таинственным в этом случае, могло бы теми же самыми людьми быть использовано ради молчаливого отказа от ответа на задаваемый вопрос. И что из-за очевидного давления, временно допускаемого иногда, плохого на хорошее (как косвенные предположения относительно Гонерильи и Неудачника), она оказалась неразумной потому, что возложила слишком много полемического напряжения на доктрину будущего возмездия, как на защиту существующей безнаказанности. Хотя, действительно, порассуждать, то эта доктрина была верна и довольно утешительна, и всё же извращённое полемическое упоминание о ней могло бы вызвать мелкое, хотя и вредное, тщеславие потому, что такая доктрина была эквивалентна той, которая утверждала, что хотя провидения нет сейчас, но оно было раньше. Короче говоря, со всеми недостатками она была лучшей и для них, и для всех, в ком и был свет истины и кто должен был идти за ней, признавая Малахов курган символом веры, не соблазняясь в дальнейшем случайной опасной перестрелкой на открытом пространстве. Поэтому он считал неблагоразумным для хорошего человека, даже в области своего собственного сознания или в общении с близкими себе по духу людьми, баловаться слишком большой широтой философии или, воистину, содействовать этому, из-за чего могла бы зародиться нескромная привычка размышлять и чувствовать, которая могла бы неожиданно подвести его в неподходящий момент. Действительно, тайно или публично, но не было ничего такого, из-за чего хороший человек более всего обязан был беречь самого себя, в частности, от некоторых тем, а также уводить своё простодушное сердце от эмоциональной несдержанности, от которой открытые сердца в определённые моменты, каковы бы они ни были, предостерегают знающие люди.

Но он решил, что сможет сохранить самообладание. Торговец в своём добродушии мыслил иначе и сказал, что он был бы рад освежать себя такими фруктами весь день. Он сидел под кафедрой зрелого проповедника, где было лучше, чем под зрелым персиковым деревом.

Другой был рад найти то, чего у него не было, поскольку боялся предстать прозаичным; но, не желая быть рассмотренным в свете формул проповедника, он предпочёл всё же быть принятым за равного и приветливого компаньона, в продолжение чего, добавляя ещё больше общительности в своё поведение, он снова обратился к истории Неудачника. Если избрать самый плохой вариант в этом случае и признать, что его Гонерилья действительно была Гонерильей, то как удачно, наконец, быть избавленным от этой Гонерильи и по своему желанию, и по закону? Если бы он познакомился с Неудачником, то вместо выражения сочувствия поздравил бы его. Он был очень счастлив, этот Неудачник. Счастливый сукин сын, посмел бы он сказать, в конце концов.