Маскарад, или Искуситель

Кое-кого она сможет весьма удивить тем, что столь исполненный веры человек, как торговец, всесторонне раскрывший себя к моменту произошедшей с ним внезапной импульсивности, оказался предан столь глубокому недовольству. Его можно считать непоследовательным, и даже в этом случае он такой, какой он есть. Но можно ли за это обвинять автора? Воистину, можно быть убеждённым, что нет ничего более важного, на что автор должен наиболее тщательно обращать внимание, поскольку нет ничего иного, на что разумному читателю также не стоит весьма внимательно смотреть, а поэтому в описании любого характера последовательность повествования должна быть сохранена. Но она, хоть и на первый взгляд представляющаяся достаточно разумной, при более близком рассмотрении может оказаться совсем не такой, поскольку она в паре с другим требованием одинаково настаивает на том, что, возможно, что в то время, как во всей беллетристике позволительна некоторая игра воображения, то беллетристика, основанная на фактах, никогда не должна им противоречить; и разве это не факт, что в действительности последовательный характер является редкостью? И она такова, что отвращение читателя к его противоположности в книге едва ли может являться результатом некоего постулата о невозможности существования антипода. Это скорее происходит от невозможности его понимания. Но если самый остроумный мудрец часто оказывается на вершине своего остроумия, чтобы понять реальный характер, то будут ли те, кого мудрецы не чают избежать и чьи характеры прочитываются в тех простых фантомах, мелькать вдоль страниц, как тени вдоль стены? В беллетристике, где каждый характер из-за его последовательности можно постичь с одного взгляда, любые показанные, неделимые характеры становятся вызывающими для всех, что, иначе говоря, весьма противоречит действительности; в то время как, с другой стороны, автор, который открывает характер, даже с учётом того, что тот, по общему мнению, не соответствует своим составным частям, – подобно белке-летяге, в различные периоды предстающей в разных формах, или бабочке с гусеницей, первая из которых превращается во вторую, – может всё же, таким образом, представлять не ложные, но истинные факты.

Если порассуждать, то ни один писатель не сотворил такое множество непоследовательных характеров, как сама природа. Она должна призывать к немалой проницательности в читателе ради безошибочного определения в романе разногласий между концепциями, как в той же жизни, так и вообще везде. Опыт – единственный провожатый здесь; но поскольку ни один человек не может быть одинаково притянутым ко времени и пространству, то не благоразумней ли будет при каждой слабости опираться на него. Когда бобёр с утиным клювом из Австралии впервые был привезён в Англию, натуралисты, обратившись к своим классификациям, остались при мнении, что такого существа не существует в действительности, сочтя представленный экземпляр составленным неким искусственным путём.

Но позвольте природе, к недоумению натуралистов, производить её бобра с утиным клювом таким, каков он есть, у мелких же авторов может не иметься другого дела, кроме как озадачить читателей персонажами с таким же клювом. Они всегда должны представлять человеческую натуру не во мраке, но в прозрачности, которая, действительно, практикуется большинством романистов и существует, возможно, в определённых случаях, которая, как чувствуют некоторые, является своего рода положительным свойством, прилагаемым ими к её облику. Но, привлекая честность или что-то иное к этому обсуждению, мы получаем, что по этой причине – если эти воды человеческой натуры могут быть столь различимы – они или очень чисты, или очень мелки. Более того, скорее стоит полагать, что тот, кто из-за противоречий говорит о человеческой природе то же самое, что из-за контрастов рассказывается о природе божественной, – чего в прошлом не происходило, – то он таким образом даёт ей лучшую оценку, чем тот, кто всегда представляет всё в ясном свете и заставляет делать вывод, что он имеет ясное представление обо всём.

Но, хотя и есть предубеждение против непоследовательных персонажей в книге, всё же предубеждение приобретает другое направление, когда то, что казалось сначала нелепым, впоследствии, благодаря мастерству писателя, оказывается наилучшей частью содержания. Великие мастера ничем весьма особенным не выделяются. Они бросают вызов неким удивительно путаным персонажем и затем вызывают ещё большее восхищение удовлетворяющим всех его распутыванием; таким образом, путём открытия, а иногда и понимания даже школьных промахов последующие составные части этой души, как подтверждает её Создатель, оказываются пугающе и чудесно воссозданными.