Маскарад, или Искуситель

На какое-то замечание больной словом или взглядом, казалось, только что дал нетерпеливый ворчливый ответ, но примирительным тоном другой продолжал:

– Нет, вы не подумайте, что я стремлюсь прокричать своё обращение, принижая все остальные. И всё же когда каждый уверен, что правда на его стороне и её нет на другой, то становится очень нелегко творить добро; здесь препятствие – не характер, а сознание; поскольку милосердие порождает терпимость, то вы знаете, что тут решение в своём роде уже предопределено, и даётся своего рода одобрение; и тому, что одобрено, до сих пор оказывается содействие. Но разве неправде стоит содействовать? Однако поскольку ради доброго мира я отказываюсь содействовать этим минеральным докторам, то не считаю их невольными правонарушителями, а считаю допускающими ошибки добрыми самаритянами. И тут я предлагаю вам решить, сэр: является такое мнение высокомерным по отношению к конкурентам и претендентам?

Из-за истощения и ухода своих физических сил больной не отвечал ни голосом, ни жестом, но слабой мимикой своего лица, казалось, произнёс:

– Умоляю, оставьте меня: кто-нибудь и когда-нибудь вылечивался от разговора?

Но другой, как будто не чувствуя потребности сделать скидку на такое отчаяние, любезно и всё так же настойчиво продолжал:

– Вы сказали мне, что по совету выдающегося физиолога в Луисвилле вы принимали настойку из железа. Для чего? Восстановить вашу потерянную силу. И как? Да ведь у здоровых людей железо по самой их природе находится в крови, и его вполне достаточно; следовательно, железо – источник животной живучести. Но, судя по вашей энергии, следует вывод, что причина – дефицит железа. Железо тогда должно быть внутри вас, и поэтому нужна ваша настойка. Поэтому, учитывая эту теорию, я – нем. Но, скромно принимая эту правду, а также как простой человек, рассматривающий эту теорию на практике, я с уважением спросил бы вашего выдающегося физиолога: «Сэр, – сказал бы я, – разве при естественных процессах неживая природа, используемая как пища, не становится живой, в то время как неживая природа при любых обстоятельствах, допускающих живое движение, со всеми её качествами так и остаётся неживой природой? Если, сэр, ничего не может быть включено живым организмом, кроме как ассимиляцией, и если это подразумевает преобразование одной вещи в различные иные (как в лампе масло преобразуется в пламя), тогда, согласно этому представлению, вероятно, что, принимая участие в обильном пире, человек будет полнеть, как Кэлвин Эдсон? Каким образом тогда жир на столе оказывается жиром на костях? Если это так, сэр, тогда то, что является железом в пузырьке, доказывает присутствие железа в вене». Не кажется ли это заключение тоже весьма верным?

Но больной снова бросил свой выразительный взгляд, словно говоря своей мимикой: «Умоляю, оставьте меня. Зачем язвительными словами вы намекаете на известные мучения в этом теле, которые и так доказаны»

Но другой, как будто не обращая внимания на этот ворчливый взгляд, продолжал:

– Но такое понятие, что наука может играть роль фермера по отношению к почве, делая там то, что нравится живой плоти, кажется не столь странным, как ещё одно тщеславие – что наука в наше время настолько опытна, что в случае туберкулёза, как у вас, может через предписанные ингаляции определёнными парами достичь возвышенного могущества во всех живых существах, кроме безжизненной пыли, ими вдыхаемой. Не вы ли говорили мне, мой бедный сэр, что по приказу великого химика в Балтиморе в течение трёх недель вы никогда не ходили без респиратора и в течение данного времени каждый день сидели, опираясь на валик, в своего рода газометре, насыщенном парами, произведёнными горением наркотиков? Как будто эта выдуманная атмосфера для человека была противоядием для яда естественного божественного воздуха. О, кого может удивить тот старый упрёк против науки в том, что она атеистична? И в этом состоит главная причина моего выступления против этих химических практиков и тех, кто создал столько изобретений. Для того чтобы их изобретения стали значительными, они должны иметь облик и славу человеческого умения, которое оказывается недостаточно совместимым с почтительной зависимостью от высшей власти? Попытайтесь избавить мой ум от этого, если только сможете, и все их химические практики с их тенями и парами, и жаровнями, и оккультными заклинаниями покажутся мне тщетами волшебников фараона, пытающихся добиться благоволения небес. День и ночь со всем милосердием я прошу за них, ведь небеса не смогут, по их собственным словам, прийти в движение от их изобретений; и невозможно получить эффект от их изобретений. A тысячи людей жалеют, что они не смогут когда-нибудь побывать в руках этих египтян.

Но ему снова ответил лишь выразительный взгляд, словно говорящий: «Умоляю, оставьте меня; шарлатаны и негодование против шарлатанов одинаково тщетны».

Но другой снова продолжал: