Маскавская Мекка

Барыгин сидел за столом, заваленном бумагой, и что-то строчил.

- Войдите, - буркнул он.

Шурочка решительно подошла к столу, собираясь единым махом выложить все, что томило душу, но что-то сжало горло, и она, понимая, как это, в сущности, смешно - стыдиться секретаря гуморганизации, - стала лепетать какую-то невнятицу о замужестве... о том, что она... что муж... что они...

- Говорю сразу, Твердунина! - оборвал ее Сидор Гаврилович, стукнув ребром ладони по столу и сдернув с носа очки, отчего его голова сделалась похожей на только что очищенное крутое яйцо.- Взяли манеру! Что ж, думаешь, если ты кандидат в члены гумрати, тебе должны быть какие-то льготы? А? Комната у вас есть, и живите себе! Фонд жилья на фабрике ограничен! Строительство ведется, сама знаешь, но... - Он посмотрел на нее так, словно в первый раз увидел. - В общем, на очередь вас поставили, и теперь надо ждать!

Барыгин грозно замолчал и посадил очки на нос.

- Да я не за этим, Сидор Гаврилович... - Шурочка искала слова, ломая свои красивые пальцы.- Я, собственно, хотела с вами посоветоваться... как с секретарем гуморганизации... я должна вам сказать...

- Ну, давай, давай... Дело другое, - благожелательно поддержал он, откидываясь на спинку стула и рассматривая ее, отчего-то улыбаясь и переводя взгляд с лица на грудь и обратно.

- Вы понимаете... понимаете...- Шурочка напряглась и выпалила: - Игнаша себя неморально ведет!

- Не понял... - Барыгин подался вперед.- Уже, что ли? Во дает! С кем? Сама видела? Или сказали? Знаешь, ты на сплетни-то поменьше внимания обращай. Наговорят... Парень он видный, тут может быть дело тонкое, - Сидор Гаврилович снова сдернул очки и пососал кончик дужки.- Так сама видела или как?

- Что - сама видела? - спросила она.

- Ну что видела? - Барыгин выплюнул дужку, поерзал на стуле, усаживаясь поудобнее.- Изменяет он тебе, что ли?

- Мне? - изумилась Шурочка.- Н-н-не знаю... А вам кто сказал? - она почувствовала прилив ярости.- Кто вам сказал-то? Сидор Гаврилович, вы не молчите, вы мне ответьте как гумунист гумунисту!

Несколько секунд они, вытаращившись, смотрели друг на друга.

- Фу! - сказал Сидор Гаврилович, хлопая по бумагам вокруг себя - должно быть, в поисках карандаша.- Ты зачем ко мне пришла, Твердунина? Ты чего от меня хочешь?

- Вы сказали, что мне Игнатий изменяет! - звенящим голосом ответила Шурочка.- Вы же только что сказали!

- Я спроси-и-ил! - возмутился Сидор Гаврилович, нервно нацепляя очки. Спросил! - бросив найденный карандаш на стол, он надул щеки и несколько раз пырхнул: - Фу! Фу!.. Ты сказала, я и спросил! А я ничего не знаю, мне сигналов не поступало!.. Если изменяет, так и скажи, будем меры принимать! Ишь, взяли моду! Ничего, строгача получит, будет как миленький! Как шелковый станет! Не первый!..- Сидор Гаврилович вдруг засмеялся, а потом, сняв очки и теперь уж сунув в рот обе дужки, посмотрел в окно, помолчал и сказал, мечтательно улыбаясь: - Эх, Твердунина, Твердунина! Дело-то молодое... Я ведь сам, знаешь, - он смущенно хихикнул.- По молодым ногтям... Тоже, знаешь, ветер в голове гулял. Эх! - И внезапно построжел, нацепил очки и заключил: - А потом как дали строгача, так просто как рукой сняло!.. Поняла, Твердунина?

А Шурочка Твердунина вдруг оцепенела. Ей представилось, будто сегодня ночью в постель к ней должен лечь не Игнаша, а этот мраморно-лысый круглолицый человек, сосущий дужки; вот уже он бормочет ей что-то, прижимается, ерзает и сопит, а очки так и летают с носа и на нос, так и летают, только в темноте этого не видно... мамочки!

- Поняла, - пробормотала она, отступая спиной к двери и для чего-то закрывая руками грудь, хотя была совершенно одета.

- И заходи, если что, разберемся! - предложил он, утыкаясь в бумаги.

А когда Шурочка допятилась и закрыла за собой дверь, Сидор Гаврилович крякнул, подумал о жене, расстроился, встал из-за стола, походил туда-сюда, поглядывая на часы, а потом все-таки не выдержал: сел, в столе на ощупь булькнул в стакан, быстро выпил, прикрыл дверцу и сказал сокрушенно:

- Ай да Шурочка... твою мать!

С этого дня Шурочка Твердунина поняла, что есть нечто такое, чего нельзя высказать даже секретарю гуморганизации. На один только миг вообразив его лежащим рядом, она уяснила, что в подобном положении можно, в принципе, представить любого мужчину; и любой мужчина будет себя вести так же неморально, как Игнаша. Поскольку же ей хотелось быть замужней, а к Игнаше она уже привыкла, чего нельзя было сказать ни об одном из других мужчин, она решила выбрать меньшее из зол, отбросила появившиеся было мысли о разводе и стала жить дальше, тем более что забеременела.

С годами Игнаша не стал вести себя более морально. Но она, по крайней мере, научилась подлаживать его под себя. К бронзовой свадьбе, то есть ко дню десятилетия их брака, Александра Васильевна могла бы заключить, что с честью выпуталась из этой ситуации: Игнаша доставлял ей минимум хлопот, и она надеялась, что скоро он и вовсе потеряет к ней интерес.