Маски. Незримые узы

Она молча скинула кофточку и, присев на пол, положила голову ему на колени, почувствовав щекой его восставшую мужскую плоть.

Сэм запустил пальцы в ее еще влажные волосы.

— Чудесно… — пробормотал он и, приподняв ее голову, впился ей в губы долгим поцелуем. — Чудесно…

От него пахло медом, корицей, абрикосами, ванилью — всеми самыми дивными ароматами на свете, такими же насыщенными, как и звуки музыки, обволакивавшие их. Они медленно раздели друг друга и легли на диван, купаясь в сгущающихся сумерках, переплетясь в бесконечном объятии, познавая друг друга губами и руками.

— К черту эти жемчуга! — сказал он, пытаясь расстегнуть замочек.

— Они остались от моей матери…

— Сними их! Там, куда мы отправляемся, я хочу быть только с тобой. Ты и я, Брайден. Ты и я.

Музыка давно кончилась, и только откуда-то издалека, за пределами обозримого и разумного, доносились вскрики женщины, уносящейся ввысь на волнах блаженства. Аликс никогда раньше не слышала ничего подобного.

А потом она начала смутно осознавать, что это ведь ее собственный голос, это из глубины ее естества рвется наружу ее наслаждение… Она любила его. Любила его тело, его запах, его вкус. Ей нравились слова, которые он шептал ей на ухо, — ласковые ругательства, нежности, непристойности. Для нее все это было непривычно — абсолютно новый любовный лексикон! Никто никогда с ней так не разговаривал. И не любил ее так — неистово, до полного самозабвения.

В объятиях Сэма Мэттьюза она теряла и вновь обретала себя. «Если даже я умру сегодня ночью, — подумала Аликс, закрывая глаза, — это уже не будет иметь значения, потому что я познала рай на земле».

Да, это был рай. И это был ад. Это была любовь, которую Аликс даже не могла себе представить в своих розовых фантазиях о белых рыцарях, принцах, лебедях и так далее, потому что Сэм-Хьюстон Мэттьюз ни в малейшей степени не был Лоэнгрином. Мир должен был перевернуться, прежде чем он подчинился бы основным правилам хорошего тона — например, открыть перед Аликс дверь или подать ей пальто, не говоря уж о более широких жестах.

Если он опаздывал, ему и в голову не приходило позвонить и предупредить об этом. Если она обвиняла его в невнимании, он тут же уличал ее в чрезмерно развитом инстинкте собственника. Они часто спорили, иногда довольно резко, но Сэм всегда все улаживал в постели.

— Ну что, — говорил он, доведя ее до полного изнеможения, — разве это не лучше, чем какие-то слюнявые словесные извинения?

Короче говоря, в его власти было сделать Аликс счастливой, озлобленной, сердитой, ревнивой, оскорбленной… Но самое главное — он давал ей ощущение того, что она любима.

«Брай» — называл он ее, и у него это звучало эротично. Иногда — «Брайди», и невольный брачный[9] подтекст наводил Аликс на глупые мысли.

И все же, несмотря на потрясающие сексуальные отношения, на то, что они могли говорить друг с другом бесконечно, ей никак не удавалось прибрать его к рукам.

Сэм был непредсказуем, вторгаясь в ее жизнь на несколько часов или дней — в зависимости от настроения — и исчезая, ломая все ее планы. Он врывался как порыв ветра, хлопая дверью, обрушиваясь на Аликс с любовью, поцелуями, страстью, энергией. А затем в мгновение ока уносился на какой-нибудь митинг, оставляя после себя хаос скомканных простыней, переполненных пепельниц, разбросанных журналов, книг и разрозненных носков. Он мог заскочить буквально на минутку или, наоборот, исчезнуть надолго. У него не было телефона, он не считал необходимым отчитываться перед Аликс в том, как проводил время без нее. Разве только мог сообщить, что был ужасно занят «важными делами, малышка, насущными проблемами». У Аликс хватало ума не пытаться обуздать его.

Вначале, когда он буквально закружил ей голову своим бешеным любовным напором, она предполагала, что его сумасбродное поведение объясняется статусом дезертира: после сожжения повестки он находился в бегах. Но однажды ночью он проговорился, что его уже призывали на службу несколько лет назад и медкомиссия дала ему освобождение из-за шумов в сердце.

Аликс и обрадовалась тому, что он не преступник, и почувствовала себя обманутой.

— Значит, то аутодафе на Гавернмент-сквер было просто-напросто представлением? Розыгрышем?

— Это была символическая акция, Брай. А символ всегда может обернуться самой настоящей реальностью.

Но больше всего ее беспокоила убежденность Сэма в том, что сексуальная верность — буржуазный пережиток.

Она восприняла это в том смысле, что он по-прежнему спит с Марси Хендрикс или, по крайней мере, пользуется ее услугами. Эти подозрения перешли в уверенность, когда через месяц после начала их романа она столкнулась с Марси в магазине Бонвита, где та покупала нижнее белье.

— Я слышала, ты встречаешься с Хьюстоном… — сказала Марси, рассматривая на свет нечто воздушное.