Маски Пиковой дамы

Поговорим об этом персонаже в пушкинской трактовке. Томский представил знаменитого графа: «человек очень замечательный»; «выдавал себя за вечного жида, за изобретателя жизненного эликсира и философского камня»; «над ним смеялись, как над шарлатаном»; «Казанова в своих Записках говорит, что он был шпион», «несмотря на свою таинственность, имел очень почтенную наружность и был в обществе человек любезный»; «старый чудак».

Нарумов удивляется, что Томский до сих пор не перенял у бабушки «ее кабалистики». Слово не воробей. Пушкин не сказал — магии, волшебства, трюка, фокуса. Употребленное понятие обязывает, поскольку за ним скрыт целый мир, доступный посвященным. Перед читателем именно каббалист. Не шарлатан, не шпион, за которого Сен-Жермена принимают «профаны». В повести он — настоящий маг.

Вновь, как в истории с Клеопатрой, мы вступаем в море пушкинских ассоциаций, которые становятся более ясными, если воспринять наследие поэта как единый текст[74]. При этом следует понимать, что сам Пушкин удерживал в голове значительно больше смыслов, чем самый утонченный знаток его творчества. Кроме того, пушкинское образы переплетались с образами современной ему литературы и старой традиции. Значит, море превращается в океан. Нам же предстоит пройти по руслу ручья — дай бог, не пересохшего — держась руками за прибрежные кусты, чтобы не поскользнуться.

«Король-рыбак»

Сен-Жермен — в повести человек почтенного возраста, «старый чудак». Иными словами Старик. Старик предстает перед нами в «Сказке о рыбаке и рыбке», писавшейся одновременно с «Пиковой дамой». Герои живут: «…в землянке / У самого синего моря». Эти слова сразу отсылают к масонской клятве учеников: «Пусть тело зароют в сырой песок на самом низком уровне отлива, где море отступает и наступает дважды в сутки». Отсюда — к первой и последней строкам «Медного всадника»: «На берегу пустынных волн…/ Похоронили ради Бога», — и к месту тайного погребения пятерых повешенных «братьев» декабристов^{5}: «…близехонько к волнам, / Почти у самого залива».

А вот указание «тридцать лет и три года» — к тридцати трем, самой высокой степени по шотландскому уставу — Державный верховный генеральный инспектор, и по египетскому — Суверенный князь королевских мистерий[75]. Все зыбко. Но герои причастны к «державности» и «королевскому» рангу.

Добрый Старик выполняет приказы злой Старухи — «не осмелился перечить». «Сварливая баба» («свара» означает не только ссору, ругань, но и драку, открытое противостояние, переворот) тоже иногда воспринимается как намек на Екатерину II, в широком смысле — на власть[76].

Сен-Жермен лишь выполняет просьбу молодой графини, своей приятельницы. Является по первому зову и готов ссудить ей деньги, которые она проиграла. Он — эмиссар, как Старик — передающее звено между Золотой рыбкой и Старухой. Между хозяином волшебства и человеком. Каков источник магии? У каббалиста — «боги грозного Аида» и «подземные цари» Клеопатры.

Молодая графиня вовсе не невинная овечка — ее связи с пороком уже установились. Поэтому маг и позволяет себе охотиться, он приехал к Анне Федотовне как старый приятель. Здесь Пушкин очень точен — сначала личный выбор человека в пользу греха, затем несчастный уже открыт нападению, поскольку сам снял с себя защиту. Графиня играла в карты, что вовсе не поощрялось общественной моралью[77]. При этом в России карточная игра приняла вид повального увлечения, была распространена и среди мужчин, и среди женщин[78]. Ей были подвержены даже дети, использовавшие карты как цветное лото. В этом смысле графиня приехала в Париж как бы из страны греха. Если учесть, что карты — аналог борьбы за власть, то молодая дама представляет общество, привычное к государственным переворотам, где всего лет десять как царствует Екатерина II, захватившая трон в 1762 году.

Следует прислушаться к мнению Эйдельмана, увидевшего один из источников пушкинского замысла в «Письмах русского путешественника» Николая Михайловича Карамзина — книге, знакомой поэту с детства. В 1790 году автор побывал в Париже, где беседовал с неким аббатом Н***, который сетовал на карточную игру среди дам, как на символ упадка нравов. Сначала женщины начали «разорять друг друга», «забыв науку граций», а потом наступил крах. Аббат приводит стихотворное пророчество Франсуа Рабле, которое Карамзин перевел прозой: «Увидим во Франции злодеев, которые явно будут развращать людей и поссорят друзей с друзьями, родных с родными, дерзкий сын не побоится встать против отца своего и раб против господина… глупая чернь будет издавать законы… Земля освободится от сего бедствия не иначе, как упившись кровью»[79]. Это время, по аббату Н***, последует за тем, когда женщины начнут играть в карты. А по Пушкину — вмешиваться в политику.