Маски Пиковой дамы

Старик в «Сказке о рыбаке и рыбке» не стал брать с Золотой рыбки выкуп: «Так пустил ее в синее море». Его можно назвать «дурачина ты, простофиля», как бранит жена, а можно «старым чудаком», как Томский именует Сен-Жермена. В авторском тексте произошедшее названо «великим чудом», суть преображением, «великим деланием», позволяющим неблагородным металлам стать золотом, а профану превратиться в посвященного.

Таинственный граф тоже пожалел свой магический улов — ведь и он в сугубо орденском смысле «король-рыбак», выуживающий человеческие души. «Сен-Жермен задумался. „Я могу вам услужить этой суммою, — сказал он, — но знаю, что вы не будете спокойны, пока со мной не расплатитесь… Есть другое средство…“ Тут он открыл ей тайну…» Вот почему бабушка «любит его без памяти и сердится, если говорят об нем с неуважением» — «Отпустил он рыбку золотую / И сказал ей ласковое слово».

Нельзя утверждать, будто, получив подарок от нечистой силы, Анна Федотовна по умолчанию продала свою бессмертную душу. Средневековая традиция предполагает договор с дьяволом как юридический акт с подписью жертвы[80]. Молодая графиня ничего не подписывала. Но у нечистого можно кое-что получить в качестве аванса на будущее — подарок.

Это будущее разворачивается в повести как сегодняшний день (1820–1830-е годы). Поскольку маг и главный герой названы одинаково — Жермен и Германн представляют собой лишь французскую и немецкую огласовку имени, то возможна идея возвращения каббалиста за когда-то подаренной тайной.

Очень любопытна статья Пушкина 1836 года «Железная маска», перебрасывающая мостик к нашему следующему «старику». Она пересказывает историю знаменитого узника и соответствующую статью Вольтера. В ней есть образ бедного безграмотного рыбака, которому заключенный выбросил из окна серебряную тарелку с нацарапанными словами. Но тот сам принес находку губернатору и заверил, что не умеет читать. Так тайна осталась нераскрытой.

История многозначна. Возникает параллель с крестьянами, которые в Испании выдали мятежного полковника Рафаэля Риэго властям: «Народы тишины хотят,/ И долго их ярем не треснет». А также мысль о неготовности неграмотных, простодушных людей принять Тайну. Рыбак с острова Святой Маргариты, как и старик-рыбак в «Сказке…», отпускает «великое чудо» в море. Напрасно посвященные швыряют из окон свои послания на тарелках. Считается, что последнее стихотворение К. Ф. Рылеев нацарапал в крепости на оловянной плошке: «Тюрьма мне в честь, не в укоризну…»[81] Великий мастер имел в виду не только Петропавловку, но и тюрьму человеческого духа, где посвященный вынужден томиться, встречая только «безграмотных». Ни одного «братского» рукопожатия!

«Единственный старик»

Другая параллель со словом «старый» — это «старик Вольтер». Маг и каббалист уподоблен философу — недаром Сен-Жермен выдавал себя за «изобретателя… философского камня». Последний дарует бессмертие. Вольтер его достиг, не в прямом, а в переносном смысле — благодаря своим трудам.

В 1831 году Пушкин получил разрешение императора «рыться в государственных архивах»[82] и весной следующего 1832 года, познакомился с библиотекой Вольтера, купленной для книжного собрания в Эрмитаже все той же неугомонной Екатериной II. Поэт изучал рукописи, которые посылались Вольтеру из России Иваном Ивановичем Шуваловым для его «Истории Петра Великого», и просматривал переписку философа с разными корреспондентами. Его заинтересовал пассаж о потрясениях в Польше 1771 года, чему Фридрих II посвятил шутливую поэму «Поланиада». Вольтер записал: «Вот слова, которые будут вечны: „Хотя вы мой король, но я дал клятву убить вас“, — я обливался слезами ужаса»[83]. Его повергла в трепет клятва вольных каменщиков Николая Базилия Потоцкого и Михаила Клеофаса Огинского, воображавших себя вольтерьянцами, друзьями свободы.

Вольтер в парике. А. С. Пушкин. Обложка рукописи критической статьи «Вольтер». 1836 г.

Вольтер во фригийском колпаке и молодой Наполеон. А. С. Пушкин. Рисунок на черновиках «Полтавы». 1828 г.

Там же Пушкин скопировал так называемые масонские иероглифы — листы с орденскими значками[84], которые в литературе принято объединять с «записью древнееврейского алфавита»[85]. Тем не менее это две разные системы обозначений. Кроме этого, Пушкин нашел книжку о секте американских «конвульсионеров», напоминавших русских хлыстов (в конце царствования Александра I при дворе интересовались хлыстовством), которые вводили себя в транс, опаляя кожу и нанося удары по телу, после чего их охватывали видения.