Маськин

Товарищ Переперечкин тоже ввязался в спор о легитимности спора, и они спорили три дня и три ночи. Наконец товарищ Переперечкин отступил и согласился, что ничто не может Маськина заставить перечить, если он того не желает, с чем, однако, Маськин тоже не согласился. Тогда товарищ Переперечкин решил загнать Маськина в угол старым сократовским методом, называющимся в народе «против лома нет приёма». Метод прост. Вы отвлекаете внимание собеседника, а сами тем временем наносите ему лёгкий удар тяжёлым аргументом по голове. Товарищ Переперечкин тогда заявил, что если Маськин не согласен с тем, что ничто не может Маськина заставить перечить, если он того не желает, то наверняка Маськин согласится, что что угодно может Маськина заставить перечить, если он того пожелает, с чем, однако, Маськин тоже не согласился.

Товарищ Переперечкин сел на пол и заплакал. Он ещё никогда не встречал такого сильного противника. Маськину стало товарища Переперечкина жалко, и он пообещал никому не рассказывать о его поражении и согласился поработать над своим характером, пытаясь меньше перечить, по крайней мере в общественных местах.

Товарищ Переперечкин тепло поблагодарил Маськина и, с радостью выпив стакан Маськиного компота, отметил, что Маськин компот гораздо вкуснее цикуты, с чем Маськин хотел было тоже не согласиться, но промолчал, чем ввёл товарища Переперечкина в состояние экстатического блаженства. Товарищ Переперечкин записал рецепт Маськиного компота и решил пить его по утрам вместо цикуты, от которой у товарища Переперечкина к обеду разыгрывалась изжога.

Маськин попрощался с товарищем Переперечкиным и зажил по-прежнему.

Вы, пожалуй, спросите: а кто же такой товарищ Переперчёнкин? Ну, это совсем другая история… Переперчёнкин – просто лицо, носящее фамилию, похожую по звучанию на фамилию товарища Переперечкина. Переперчёнкин был видным общественным деятелем, ответственным за национальную политику, и работал в тандеме с товарищем Пересолькиным над мирными инициативами в неспокойных регионах.

Глава сорок седьмая Как Маськин на себя посмотрел

Пообещав товарищу Переперечкину меньше перечить и начать работать над своим характером, Маськин решил провеcти более глубокий анализ своей личности, поведения и образа жизни. Иногда так бывает, что на фоне общего благополучия и обыденности вдруг начинаешь болезненно переосмысливать себя, свою жизнь и весь окружающий мир. Для этого психологи-неофрейдопердисты даже придумали своеобразное оптимистическое название – mid-life crisis (кризис середины жизни): мол, жизнь ещё только посередине, ничего, мол, Маськин, успеешь ещё напроказничать… Живи – не пырхайся.

Ах, как всё чистенько и удобненько стало в современном мире! У человека искания смысла жизни – на ему таблеточку, неудовлетворённость миром – вот ему пилюльку, особое видение мира – вот ему укольчик (потому что, когда появляются видения, уже таблеточкой не обойтись…) Я бы написал об этом роман-антиутопию, но, к сожалению, подобная практика стала частью нашего настоящего, а о настоящем антиутопии писать уже поздно. Что бы было, если бы Ван-Гогу вовремя дали современную, если не сказать своевременную, таблеточку – переживает Time Magazine, – отрезал бы он себе ушко или бы воздержался? Ведь единственное достижение Ван-Гога, по мнению Time Magazine, было членовредительство, не так ли? Кто бы без эдакого эпатажа заметил его прелестные лопухи, извините, подсолнухи… Так рассуждают некоторые влиятельные неофрейдопердисты: мол, вот нам таблеточку на нашу страсть, вот нам пилюльку на нашу любовь, а вот микстурку от страха небытия, принимать на ночь со стаканом цикуты… А по мне – пусть поят таблеточками. Вот и Time Magazine не возражает, мол, если у многих великих мира сего был, например, простите, сифилис, так что же их было не лечить? Сифилис-то в запущенной форме тоже влияет на мозги… А я не верю в гениальность от болезненного состояния. Враки всё это. Самоуспокоение серой бездарности, мол, если талантлив – значит, болен на всю голову. Пейте, гении, таблеточки, ходите на психопроцедуры! Что ж, если гений, так теперь за всех отдуваться? А по-моему, гений не тот, кто написал двадцать томов, всех всему научил, живя, как собака, и умерев, как собака. А гений тот, кто смог прожить эту жизнь, как человек, пусть даже не проронив ни слова грядущим поколениям недотёп. И это, поверьте, гораздо более заковыристая задача, чем написать двадцать гениальных томов. Просто жить – вот настоящая, непосильная подчас задача…