Масло

— Да-да, и мне, — закивала Рэйко. — Мои родители вообще дома почти не бывали. Здорово уже то, что вы все собирались за одним столом. Сразу чувствуется — настоящая семья.

— Вот как… Да, пожалуй… Тут вы правы.

Выражение лица Мадзако смягчилось. Она явно соскучилась по похвале. Словно очень давно ждала и надеялась услышать что-то приятное, но каждый раз ее ожидания не оправдывались.

— Сестра тогда сказала: «Хоть у меня и начались месячные раньше всех в классе, никто из одноклассниц об этом не знает, а учительница меня даже не похвалила. А ведь тех, кто первый в учебе или спорте, всегда хвалят», — заулыбалась Анна. — Мол, это ужасно несправедливо. Впору самой хвастаться.

Рика изумленно выпучила глаза и отложила палочки. Рис в тарелке неожиданно показался кисловатым. Мадзако, однако, выглядела совершенно спокойной, словно в беседе не было ничего странного.

— Да уж, Манако всегда была такой. Только и ждала чужого внимания и похвалы, а сама палец о палец не хотела ударить. — Она протянула Рэйко добавку сэкихана и довольно улыбнулась. — Как здорово вот так сидеть! Как будто к моей дочке подружки пришли.

Похоже, Мадзако очень понравилась Рэйко: женщина не спускала с нее любящего взгляда. Рэйко вообще всегда пользовалась популярностью у женщин постарше.

— Но Манако никогда не приводила домой подруг. Да и Анна редко приглашала кого-нибудь. Так что тут вечно было тихо и скучно.

Анна отстраненно ела рагу, словно говорили не о ней. К сэкихану она не притронулась: видимо, и правда не любила. А Мадзако продолжала болтать:

— Я совершенно не приспособлена к тому, чтобы дома сидеть. И от захолустья этого быстро устала — тут же вообще ничего нет. Только когда нашла работу в культурном центре, наконец смогла вздохнуть свободно. Приятельниц себе завела, а после работы еще в теннис или волейбол успевала поиграть. Сейчас, конечно, не скажешь, но в юности я очень любила спорт. Но мужу все это не слишком нравилось. Он всегда старался казаться прогрессивным, однако на деле всю жизнь оставался избалованным барчуком из провинции, и в глубине души он хотел видеть жену безвылазно сидящей дома. Взгляды на семью у него были очень консервативные. Впрочем, как у большинства мужчин его поколения.

Рика кивнула.

— Прекрасно понимаю. Мой отец был таким же. Даже когда жил один после развода, не изменился. Хотя с мамой они познакомились на волне студенческих движений и поначалу выглядели очень прогрессивной парой.

Глаза Мадзако засияли.

— Значит, мать растила вас одна? Какая сильная женщина! Мне всегда хотелось, чтобы мои дочери выросли самостоятельными и независимыми. Чтобы могли сами себя прокормить и жить с уверенностью в завтрашнем дне. — В голосе женщины зазвучала горячность. Она подняла голову и смотрела прямо на Рику. Яркие солнечные лучи ясно высвечивали каждую морщинку на ее щеках и шее. — Моя дочь никогда не совершила бы убийство. Я не так воспитывала своих детей. Это ведь я выбрала для нее имя Манако, потому что хотела, чтобы моя девочка прожила честную и достойную жизнь[71]. Муж только и делал, что баловал дочерей, — он взял на себя приятную часть родительства, а мне приходилось быть строгой за двоих. Я по мере сил прививала девочкам дисциплинированность и умение не сгибаться. И меня не волнует, что за это они могли меня невзлюбить.

Глаза Мадзако покраснели, губы подрагивали. Однако Рике ее твердая вера в правильность воспитания и невиновность дочери почему-то казалась непоследовательной и навязчивой. Она решила: если спрашивать, то сейчас.

— А можно взглянуть на комнату Манако?

— Да, конечно, — тут же согласилась женщина и быстро поднялась с места, словно стараясь избежать взгляда Анны. Та встала с явной неохотой. Они проводили Рику и Рэйко на второй этаж по неожиданно крутой лестнице. Из-за холодного деревянного пола и сквозняка, тянувшегося из прихожей, Рике снова стало холодно.

Наверху было три двери. Мадзако потянулась к ручке одной из них, когда Рика спросила:

— Прошу прощения, а где была родительская спальня?

— Вот тут. Сейчас там спит мама, — быстро ответила Анна и указала на дверь напротив комнаты Манако.

Рика задумалась. В детстве и отрочестве она никогда не заставала родителей за чем-то интимным, но когда отец отчитывал мать, она порой смутно чувствовала в его голосе что-то плотское, и это пугало.

Мгновение, пока Мадзако открывала дверь, показалось вечностью. Те же чувства Рика испытывала, когда не смогла дозвониться до отца и помчалась после школы к нему на квартиру. Она уже догадывалась: с ним что-то случилось. Поднялась в сопровождении консьержа, вставила ключ в замочную скважину, повернула, толкнула дверь… Зрелище, которое открылось ей, она едва ли когда-нибудь забудет.