Мастер

За обедом Андерсен продолжал говорить; казалось, облик скульптора изменился так же разительно, как и его манеры. Глаза утратили мягкое сочувственное выражение, взгляд стал более сосредоточенным, и, о чем бы он ни говорил, поток его объяснений сопровождался энергичной мимикой. Должно быть, накопленное за эти дни молчание требовало немедленного выхода. В тусклом освещении ресторанчика Генри любовался его лицом: такое юное и восторженное, такое беспокойное и честолюбивое, выражавшее такую готовность к жизни – и все же такое сырое!

Прежде Генри воображал, что Андерсен привык работать медленно и обдуманно, что из-под его резца выходят изысканные, тонкие произведения; теперь же, видя, как изрядно раскрасневшийся скульптор встает из-за стола, он подумал, что и его работы может отличать то же отсутствие самоконтроля. У него не было возможности судить о них. Стори и Эллиоты приглашали Андерсена к себе, но о его творчестве никогда не говорили. Поднимаясь в студию Андерсена, Генри вспомнил, как впервые приехал в этот город и сколько он обошел мастерских – иные их обитатели впоследствии преуспели, прочие канули в безвестность. И вот теперь, спустя столько лет, он снова здесь, в сопровождении молодого скульптора, преисполненного изменчивости и невинности, умевшего быть то робким и осторожным, то властным и самоуверенным, – таинственная колдовская смесь. Он смотрел, как Андерсен шагает по ступенькам впереди него, разглядывал, как сильная белая кисть скульптора обхватывает перила, наслаждался чудесной свободой и ловкостью его движений и предавался мечтам о том, что вопреки своим планам останется в Риме еще на некоторое время и будет каждый день приходить сюда, в студию своего нового молодого друга.

В мастерской царил дух напряженной деятельности, большая часть работ была лишь наполовину закончена скульптором, очевидно влюбленным в классическую традицию, классические пропорции и сознающим, что скульптура предназначена для публичной и триумфальной демонстрации. Генри гадал, намеренно ли Андерсен начинает каждую работу с вопиющей и риторической дисгармонии и ждет ли их в дальнейшем утонченная и выверенная детализация. Переходя от постамента к постаменту, он высказывал мнение, что его друг обладает значительным талантом и демонстрировал надлежащее благоговение перед обилием фигур и торсов, мысленно спрашивая себя, будет Андерсен прорабатывать лица или оставит их блаженно-невыразительными и пустыми. Его подвели к композиции, работа над которой, очевидно, была в самом разгаре. Она изображала обнаженных мужчину и женщину, взявшихся за руки. Он вслух восхищался масштабами и дерзновенностью замысла, ибо Андерсен горделиво красовался рядом, словно позировал для фотографии.

К концу дня Генри многое узнал о Хендрике Андерсене. Кое-что из этого поразило его, особенно известие о том, что семья Андерсенов по прибытии в Новый Свет обосновалась в Ньюпорте, в доме, который был расположен в паре кварталов от места, где жили Джеймсы, и что скульптор по-прежнему считает Ньюпорт своей американской вотчиной. Когда Андерсен начал рассказывать о старшем брате и жаловаться на то, какое это бремя быть вторым сыном, Генри сообщил ему, что и он провел юность в тени своего брата Уильяма. Андерсен, казалось, уже знал это и вслух удивлялся, неужели именно это свело их с Генри, заставило потянуться друг к другу; он задавал множество вопросов о Генри и Уильяме и часто еще до того, как Генри заканчивал ответ, сравнивал услышанное с собственным опытом, касающимся его брата Андреаса. По ходу разговора Генри обнаружил, что Андерсен много знал о семействе Джеймс. Он упомянул что его собственный отец, как и отец Генри в юности, питал пагубное пристрастие к алкоголю – в семействе Джеймс об этом говорить было не принято, зато в Ньюпорте об этом, видимо, болтали достаточно часто, чтобы эти слухи достигли ушей Хендрика Андерсена.

– Мы побратимы благодаря нашим старшим братьям и пьянчугам-отцам, – засмеялся Хендрик.

Генри с интересом наблюдал, как багровые пятна расплываются по его щекам, как речь становится лихорадочной и бессвязной, перескакивая от предмета к предмету вне зависимости от реакции собеседника или полного отсутствия таковой. Когда Генри сказал, что ему пора, скульптор принялся настойчиво упрашивать его остаться, на что Генри пришлось выдвинуть встречное предложение прогуляться по старому городу и подыскать местечко, где они смогут освежиться. Но прежде Андерсен еще раз провел его по своей студии. Вторично разглядывая изображение обнаженной пары, Генри подумал, что Андерсен, должно быть, пытается обрести индивидуальность в универсальности. Вся эта каменная и мраморная плоть обладала неким усредненным подобием, хотя ягодицы, лона и животы были изваяны с необыкновенным усердием и самоуверенностью. Он еще раз выразил свое восхищение и надежду, что ему удастся почаще бывать в студии и увидеть каждую работу на завершающей стадии.