Мастер

В день, когда нужно было встречать поезд Андерсена, Генри увидел, что Берджесс Нокс слоняется по комнате для завтраков, а потом застал его праздно торчащим у дверей своего кабинета. От него не укрылось, что Нокс одет куда тщательнее обычного, он по-новому подстригся и как будто сделался куда расторопнее. Генри улыбнулся при мысли о том, что его смутные мечтания и надежды передались его домашним. В семь часов Берджесс Нокс уже стоял перед дверью чуть ли не по стойке «смирно», а рядом стояла наготове его тележка – точно пушка, готовая к выстрелу.

Андерсен начал говорить, как только вышел из вагона. Ему вздумалось перезнакомить Генри со всеми своими попутчиками, а когда поезд тронулся, он не раз обернулся, чтобы помахать им на прощание. Берджесс Нокс, позаботившись о багаже Андерсена и разместив его на тележке, с этой минуты не сводил преданных глаз с хозяина и ни разу, насколько мог заметить Генри, не взглянул в сторону гостя, а позже, в Лэм-Хаусе, постоянно его избегал, словно боялся, что Андерсен его укусит.

Скульптор расхаживал по дому, осматривая его без особого энтузиазма, будто бывал уже здесь много раз и все это видел. Даже бюст графа Бевилаквы в углу гостиной вызвал у него лишь мимолетный интерес. Путешествие до того его возбудило, что, по собственному признанию, он был просто не в состоянии ни подняться в свою комнату, чтобы переодеться, ни освежиться, ни посидеть где-нибудь в саду или на каком-нибудь диване. Казалось, его только что подсоединили к электрической сети и включили ток на всю катушку. Светясь как люстра, он без умолку болтал о том, над чем сейчас работает, с кем намерен встретиться в Нью-Йорке, что скажут люди о его скульптурах и что они уже сказали. Он вперемешку сыпал фамилиями торговцев произведениями искусства, коллекционеров, архитекторов, чиновников, занимавшихся вопросами градостроительства, а также миллионеров и женщин, пользующихся влиянием в высшем свете. Париж с Нью-Йорком, как и Рим с Лондоном, – все эти города, по его словам, восхищались им, и работы его пользовались там невероятным спросом.

По возвращении из Италии Генри принялся обдумывать сразу несколько проектов и знал, что по меньшей мере два из них потребуют от него недюжинных усилий. Сперва содержание, подобно отпечатку дыхания на холодном стекле, будет туманным и зыбким, и он мог лишь надеяться, что сумеет распознать некие внятные черты, прежде чем это дыхание растает. А затем придется трудиться – куда тщательнее и добросовестнее, чем когда-либо раньше. Поэтому, слушая болтовню Андерсена, он испытывал горькое удовлетворение оттого, что сам уже имеет опыт поражений, понимает, какую боль и стыд они несут с собой. Но раз Андерсен еще этого не познал, Генри будет молчать и просто наслаждаться сознанием того, что его друг наконец приехал.

Утром после завтрака, узнав, что Андерсен еще не встал, Генри отправился в садовый домик, чтобы приступить к работе, запланированной на сегодняшний день. Секретарь, казалось, не замечал его колебаний, запинок, бесконечных повторов целых предложений, но ничем не выдавал своего удивления и когда Генри диктовал так стремительно и без поправок, что пальцы шотландца буквально порхали над клавишами машинки. Работа отвлекала от мыслей о том, чем занимается его гость – возможно, до сих пор нежится в постели, или принимает ванну, или сидит за очень поздним завтраком, или вот-вот появится на пороге его кабинета. Уже давно, с предыдущими гостями, Генри обнаружил, что, погружаясь в работу, легко достигает полной, неистовой сосредоточенности на тексте; это был способ не думать о гостях или предвкушение скорой встречи с ними, а иногда и то и то. Генри трудился с небывалым рвением, будто хотел доказать самому себе, на что способен. Так продолжалось до полудня, пока он не довел шотландца до полного изнеможения и мог быть уверен, что Андерсен уже поджидает его где-нибудь в доме или в саду.

В Риме Генри заметил, что Андерсен обычно одевается так же, как и его собратья-художники: не слишком по-мещански, но и не чересчур богемно. Однако сейчас, когда скульптор поднялся с кресла, стоящего в углу гостиной на втором этаже, и поздоровался с хозяином, Генри бросились в глаза и его черный костюм, и белоснежная сорочка, и голубой галстук-бабочка, прекрасно гармонировавший с цветом глаз Андерсена. Было похоже, что молодой человек провел изрядную часть утра, готовясь к этой встрече.