Мастер

Андерсен все больше возбуждался, вдохновляясь собственным красноречием, а последние лучи солнца коснулись старой кирпичной стены в конце сада, и Генри подумал, что подсвеченная хрупкость красного кирпича и яркая свежесть зелени еще сырых ползучих растений после дождя выглядят очень успокаивающе. Но он не забывал регулярно кивать в ответ на слова Андерсена. В столовой Генри сел лицом к выходящему в сад высокому окну, чтобы наслаждаться тем, как в уходящем свете дня сгущаются сумерки и как под деревьями залегают тени. Андерсен уже перешел к рассказу о том, какая поддержка ему понадобится в реализации этого проекта и кто уже согласился ему помогать. Он сказал, что легко мог бы всю свою жизнь ваять безделушки, подобные той, что так понравилась Генри и другим, однако, пока еще не состарился, желает посвятить себя великому интегрированному проекту, над которым придется работать много лет, но который будет иметь значение для всего человечества.

– Работа на человечество, – Генри не заметил, как произнес эти слова вслух, – весьма ответственное дело.

– Да, – сказал Андерсен. – Но человечество разделено столькими надуманными конфликтами и многими ошибочными идеями. Достижения человечества никогда еще не были собраны в одном месте, не в музее, а в живом, действующем городе, где будут процветать красота и согласие.

Мозг Генри наполовину был занят обдумыванием сегодняшних литературных трудов. Он наконец нашел героя, который давно интересовал его, – серьезного, вдумчивого журналиста, чувствительного, талантливого интеллектуала, которому поручили работу, подобную той, за которую в Риме его просили взяться Стори, мечтавшие, чтобы он написал биографию их отца, и готовые предоставить все необходимые материалы. Нынешнее утро Генри посвятил описанию этого персонажа – после смерти некоего писателя, весьма похожего на самого Генри, этот журналист оказывается в его кабинете, похожем на кабинет в Лэм-Хаусе, и, стоя буквально на том же самом месте, где стоял Генри, надиктовывая этот текст, обозревает письма и бумаги покойного, прежде чем ими завладеть. Но и журналист, которого описал Генри, был чуть ли не вылитый он сам, так что приходилось скрупулезно разлагать самого себя на составляющие, чтобы в точности воспроизвести свой собственный дух и его появление в месте, где когда-то обитал и скончался его двойник. И тут перед внутренним взором Генри на мгновение возник образ этого журналиста, как он пробирается полутемными узкими венецианскими улочками, пытаясь избежать встречи с чем-то. Но он отверг это видение, не зная, как его использовать. Ни один из будущих читателей, подумал он, не догадается, что Генри играл в раздвоение личности, маскируясь и сбрасывая маски с самого себя.

Это будет читаться как классический рассказ с привидениями, но для самого Генри, который должен был воссоздать собственную смерть и придумать героя, который с каждым днем становился все реалистичнее, эта история приобретала особое значение, возымев над ним некую странную власть. Она вдохновляла на дальнейшую работу, но в душе он до сих пор еще трепетал от дерзновенности собственного замысла, удивляясь, как он только осмелился на такой немыслимый для писателя поступок. По сравнению с городом городов, который задумал создать Андерсен, это было ничто и все. Множество мельчайших подробностей, неспешные диалоги, медленное развитие действия и мистический колорит будут выгодно отличать эту историю от нелепых абстракций, от безликости и глупости грандиозных концепций. Но история эта будет оставаться скромной и одинокой, беззащитной, почти незаметной; она будет занимать так мало места в огромной монументальной библиотеке города-мечты, в котором его молодой друг вовсе не позаботится о чтении для избранных.

– Да, прежде всего, – говорил Андерсен, – требуется, чтобы этот проект стал известен как можно более широкому кругу людей.

– Несомненно, – поддакнул Генри.

– И я подумал, поскольку вы уже знакомы с моими работами, может, захотели бы поучаствовать, написав статью в какой-нибудь журнал? – спросил Андерсен.

– Боюсь, я скорее прозаик, нежели журналист, – ответил Генри.

– Но вы же писали статьи?

– Да, однако сейчас я занимаюсь исключительно художественной литературой. Увы, это единственное, на что я гожусь.

– Но ведь вы знакомы с влиятельными редакторами?

– Большинство редакторов, с которыми я работал, уже благополучно завершили земные дела или давно вышли на пенсию.

– Но вы бы написали о моих работах, если бы нашелся журнал, который заинтересуется этой темой? – напирал Хендрик.

Генри колебался.

– Думаю, я мог бы, – продолжал Андерсен, – найти кого-нибудь в Нью-Йорке, кому это было бы интересно.

– Полагаю, критику искусства лучше доверить художественным критикам, – сказал Генри.

– А если найдется редактор, которому понравится ваше описание моих работ?

– Я сделаю для вас все, что только смогу, – заверил Генри, улыбаясь Андерсену, и вышел из-за стола; на дворе совсем стемнело.