«Мастер и Маргарита»: За Христа или против? (3-е изд., доп. и перераб.)

Поэтому и не нужно никакого внешнего церковного действия для освящения Креста: «Крест бо освятился есть кровью Христовою и освящает вся — люди и воду, а креста никтоже», — объяснил Владимирский собор 1274 года[193]. Поэтому и обломок шпаги может стать образом Креста, иконой в ту же минуту, когда христианин пожелал видеть его в таком качестве, минуя посещение храма и церковный обряд, совершаемый священником. «Иконе Христовой надо воздавать поклонение не как веществу, но как самому Христу, ибо чествование образа восходит к Первообразу и действием ума вещество не смешивается с начертанным образом»[194].

Поскольку же христианина рядом с Воландом на московской крыше не было[195], а сам Воланд явно не намерен действием своего ума отождествлять тень от шпаги с Крестом Христовым, то для него тень остается тенью, геометрия — геометрией.

В «Фаусте» Шарля Гуно (а эту оперу юный Булгаков еще в Киеве слушал не менее 50 раз; вспомним также, что во Франции опера Гуно была поставлена под названием «Faust et Marguerite», а в Германии «Margarethe») также упомянуты церковные средства защиты от злой силы: Мефистофель налагает на Зибеля (друг Валентина — брата Маргариты) проклятие: все цветы, что он срывает для Маргариты, тут же вянут. Но Зибель омывает руки святой водой — и чары разрушаются. Валентин же в решающую минуту оказывается беззащитным перед Фаустом и Мефистофелем потому, что в досаде на свою сестру он срывает с шеи святой образок, подаренный ему Маргаритой и бросает его на землю. Мефистофель тут же шепчет про себя: «Ты об этом пожалеешь!»

Так что упоминание церковных таинств как силы более могущественной, чем сатана, было вполне в традиции европейской фаустианы (или же шире — «готического романа»). Булгакову нужно было лишь намекнуть на нее — и у образованных читателей возникал вполне ясный и четкий ассоциативный ряд.

Этот намек Булгаков и делает при посредстве упоминания о реакции нечистой силы на крестное знамение. Эти детали тем более выразительны, что в окончательном тексте романа церковная тематика полностью отсутствует. Крестное знамение да иконка, за которой прячется Иван Бездомный, — вот и все признаки существования Церкви в булгаковской Москве. Но — sapienti sat[196].

Да, и еще об одном Воланд проговаривается: у него нет власти над философом, доказавшим бытие Бога, — Кантом: «Он уже с лишком сто лет пребывает в местах значительно более отдаленных, чем Соловки, и извлечь его оттуда никоим образом нельзя, уверяю вас!» (гл. 1). Тот, кто собирает на своем балу Калигулу, и Мессалину, и прочих негодяев всех веков, «никоим образом» не может потревожить Канта. Это не его «ведомство». Так что неправа Маргарита, восклицающая в адрес князя тьмы: «Всесилен!»

Скоро ли Пасха?

В европейской фаустиане действие начинается на Пасху. Так в поэме Гете. Так в «драматической легенде» Берлиоза и в опере Гуно — всюду звучит «Христос воскресе!» (правда, что касается творения Гуно — то лишь во французском оригинале)[197]. Есть ли пасхальная тема у Булгакова?

Вроде бы и храмов в его романе нет. Только когда Воланд покидает Москву, писатель отмечает, что в ней все же были христианские церкви: с Воробьевых гор нечисть сверху вниз взирает на Москву и «на пряничные башни девичьего монастыря» (гл. 31).

Этот монастырь, вдруг мелькнувший в сцене отлета нечисти из Москвы, мог бы показаться чисто топографической случайностью, если бы не время этого улета. В романе постоянно подчеркивается, что Москва залита светом весеннего полнолуния[198]. И действие романа разворачивается в период от среды[199] до воскресной ночи[200]. Сопоставляем: первое воскресенье после весеннего полнолуния… Да это же формула православной Пасхи! В эпилоге вполне определенно намекается на это: «Каждый год, лишь только наступает весеннее праздничное (выделено нами. — А. К.) полнолуние…» А если учесть неоднократные упоминания о мае[201], выйдет, что речь идет о поздней Пасхе. Это, в свою очередь, значит, что 14 нисана по иудейскому календарю (время действия «пилатовых» глав) осталось далеко позади. События разворачиваются на Страстной седмице православного литургического календаря.

Так в окончательной версии (поначалу действие разворачивалось в июне и лишь при итоговой доработке было перенесено на май) «московский» роман развивается в кощунственной параллели с богослужебным календарем (вновь напомню: кощунственен не роман Булгакова. Кощунственна жизнь москвичей и действия сатанистов, изображенных в нем).

В Страстную среду Иуда встречался с Синедрионом. И роман начинается с Великой среды: «атеистический синедрион» (Берлиоз и Бездомный) решает, как еще раз побольнее уязвить Христа. В Страстную среду жена изливает миро (благовонное масло) на голову Иисуса (Мф. 26). В среду голова Берлиоза катится по маслу, пролитому другой женой (Аннушкой) на трамвайные пути.