«Мастер и Маргарита»: За Христа или против? (3-е изд., доп. и перераб.)

У Воланда — похоже. Тоже своего рода «пасха» (в смысле «исхода из гробов» и «победы над смертью»). А для Маргариты — инициация. И тоже водная: «Маргарита чувствовала близость воды и догадывалась, что цель близка… Река вдруг стала издавать запах коньяку» (гл. 21).

Затем Маргарита купается в кровавом бассейне. Ее помазывают маслом. И в финале бала она причащается кровью барона Майгеля… У христиан: водное крещение — помазание маслом (миропомазание) — причастие. Тут сценарий похож[205].

В четвертой редакции романа (1937 г.) Коровьев, перед балом наставляя Маргариту, как общаться с гостями, совершает нечто также знакомое читателям Евангелия: «Невнимание не прощает никто! Это главное… Да еще… — Коровьев шепнул: — Языки. — Дунул Маргарите в лоб». В Евангелиях Христос сообщает апостолам духовные дары «дуновением». А в «Деяниях Апостолов» одним из даров Духа является «дар языков». Так что не только крещение, но и Пятидесятница у Маргариты — своя. С зеркальным знаком.

Но до Пасхи дело не доходит. Воланд не может остаться в Москве пасхальной. «Мессир! Суббота. Солнце склоняется. Нам пора» (гл. 27). И из Пасхи же убегают мастер с Маргаритой. Эта московская православная Пасха нигде в романе не упоминается. Но события ведут к ней. И Воланду отчего-то не хочется продлевать свое пребывание в Москве…

Когда-то евреи бежали из Египта. Они были странниками, они были гонимы. У них не было своей земли, на которой они могли бы построить свой Храм, Храм в честь своего Бога, а не в честь имперских божков. Раз Храм нельзя построить на земле, в пространстве — его надо строить в четвертом измерении. Во времени. Суббота — вот храм, который всегда с евреем. Где бы он ни был, суббота приходит всегда, и вместе с ней — возможность вспомнить о Боге, сотворившем мир за шесть дней…

Вот и белая, православная Русь оказалась на положении безземельного странника в Советском Союзе. Ее земные храмы взрывались и закрывались. Но независимо от решений правящей атеистической партии каждый год приходила весна. И вне всяких пятилетних планов наступало весеннее полнолуние. И была среда. И был четверг. И была пятница… И приходило Воскресенье.

Официальные календари не замечали Пасхи. Но и в той Москве были же люди, которые хранили бумажные иконки и венчальные свечи. В их вере и в их памяти незримый Храм оставался — Храм, построенный во времени, Храм литургического церковного календаря. И даже их тайной, домашней пасхальной молитвы оказалось достаточно для воссоздания храма Христа Спасителя.

Почему Воланд — иностранец?

В черновиках есть занятное продолжение истории с буфетчиком, которого насмерть перепугали сатанисты… Столкнувшись с нечистой силой, он сразу же бежит в церковь.

«…В тенистой зелени выглянули белые чистенькие бока храма. Буфетчик ввалился в двери, перекрестился жадно, носом потянул воздух и убедился, что в храме пахнет не ладаном, а нафталином. Ринувшись к трем свечечкам, разглядел физиономию отца Ивана.

— Отец Иван, — задыхаясь, буркнул буфетчик, — в срочном порядке… об избавлении от нечистой силы…

Отец Иван, как будто ждал этого приглашения, тылом руки поправил волосы, всунул в рот папиросу, взобрался на амвон, глянул заискивающе на буфетчика, осатаневшего от папиросы, стукнул подсвечником по аналою…

„Благословен Бог наш…“ — подсказал мысленно буфетчик начало молебных пений.

— Шуба императора Александра Третьего, — нараспев начал отец Иван, — не надеванная, основная цена сто рублей!

— С пятаком — раз, с пятаком — два, с пятаком — три!.. — отозвался сладкий хор кастратов с клироса из тьмы.

— Ты что ж это, оглашенный поп, во храме делаешь? — суконным языком спросил буфетчик.

— Как что? — удивился отец Иван.

— Я тебя прошу молебен, а ты…

— Молебен. Кхе… На тебе… — ответил отец Иван. — Хватился! Да ты откуда влетел? Аль ослеп? Храм закрыт, аукционная камера здесь!

И тут увидел буфетчик, что ни одного лика святого не было в храме. Вместо них, куда ни кинь взор, висели картины самого светского содержания.

— И ты, злодей…

— Злодей, злодей, — с неудовольствием передразнил отец Иван, — тебе очень хорошо при подкожных долларах, а мне с голоду прикажешь подыхать? Вообще, не мучь, член профсоюза, и иди с богом из камеры…

Буфетчик оказался снаружи, голову задрал. На куполе креста не было. Вместо креста сидел человек, курил»[206].

Итак, вместо храма — комиссионный магазин, вместо ладана — папиросы, вместо батюшки — отреченец[207]. «Ни одного лика святого» нет (хотя Ивана Бездомного радует и защищает даже полустертая икона неизвестного святого[208]). Но тема поруганного храма звучит здесь явно.

Однако в итоговом варианте романа никаких храмов и священников нет. Более того — в романе подчеркнуто отсутствует главный храм России — храм Христа Спасителя.