Мастер и сыновья

— Может, еще раздуешь? Мне очень надо.

— Если надо, сам и раздувай, — дает совет отец, не глядя на Андрюса. Не любит он белоручку. Других домашних тоже злость разбирает, когда они видят, как щеголь каждый день прихорашивается, прилизывается, пылинки с себя сдувает. Андрюс не находит таких метких слов, чтобы отбрить отца; он только косится и как ни в чем не бывало:

— И теплой воды опять нет. Вчера, кажется, просил. Мне голову помыть нужно… Порядочек, черт подери.

— Ты чертей в компанию не кличь, барин хороший, ибо они мне не родня, — гневается отец. — Оженишься, вот тогда сможешь жену муштровать. Водицы не проси — белее не станешь. Поможешь мне бревно из поместья привезти.

— Э, не дождешься этого! Я думал — «четверть» из монопольки! — вмешивается Йонас.

Андрюс все же сдерживается. Если б не отец, трахнул бы он брата по зубам чем попало. Теперь будет слоняться из угла в угол, пока не приберет свои вещички. Брюки он расстилает на верстаке, накрывает холстинкой, притискивает доской, а сверху кладет одна на другую три ковриги хлеба, вынутые из шкафчика. Потом красавчик тряпочкой вытирает корыто, наливает воды, процеживая ее через холстинку, достает из бумажки духовитое мыльце и умывается, прямо-таки котик. Умывшись, утершись, заворачивает мыльце и прячет в карман.

Причесавшись, наведя лоск, Андрюс выходит завтракать. Озирается, куда бы присесть. На бочке сидеть ему зазорно.

— У сапожника все ходят босиком. Сиденья человеческого для парня нет, — издевается Йонас над переминающимся братом.

— А разве не так? — ворчит Андрюс. И осторожно, сначала расстелив на бочке носовой платок, усаживается.

Замечание насчет сапожника задевает мастера за живое. Сыновья и отец косо следят за каждым движением барчука. Кажется, еще словечко — и разразится гроза. Но мать все ссоры сглаживает. Андрюс ковыряет ложкой в каше и, так и не проглотив ни крупицы, шумно поднимается.

— Мамочка, яичко… маслица… — поддразнивает Йонас. Потом он вытаскивает из жилетного кармана папиросу. — После каши хорошо и затяжечку, чтобы нос прочистить, — и пускает Андрюсу струю дыма в глаза.

— ВорюгаI — бросает Андрюс, догадавшись, откуда у брата эта папироса.

У Йонаса уже наготове новый сюрприз. Он зовет мать. Старушка несет чугунок; Йонас забирает у нее ношу, ставит на лежанку и подводит мать к окошку, где стоят отец, Андрюс и Симас.

— Мама, ты отцовой рыбы брать не хотела, а я вот что в ней нашел! — Йонас разжимает кулак и поднимает над головой ожерелье, чтобы надеть его на шею матери. Андрюс кошкой бросается на брата и грубо хватает его поднятую с бусами руку. Минуту братья борются, заламывая друг другу руки.

— Отдай! — шипит сквозь стиснутые зубы графчик.

Йонас сжимает кулак, отводит руку за спину, но Андрюсу удается схватить ожерелье, и бусины сыплются на пол. Барчук крошит, давит их ногами.

— Дурак ты, дурак! — говорит, отряхиваясь, Йонас. — Видать, легко тебе достается, если как жеребец копытами топчешь…

Не успевает Йонас произнести эти слова, как мастер, сняв ремень, протягивает и того и другого по плечам, по голове. Йонас, пятясь, убегает за дверь, один только Андрюс, бледный, стоит, дает хлестать себя. Его обезумевшие глаза уставились в упор на мастера.

— Ах, боже ты мой, что ни утро, то сущий ад. Бесстыжий ты, чем он тебя обидел, — хватается мать за мастеров ремень. — Как малое дите, не может без драки. Совесть твоя где!

— Вон с глаз моих! — рвется к Андрюсу мастер. — Вон! Говорил я — Не таскать таких вещей ко мне в дом, не заводить ссор! — Потом, тяжело отдуваясь, уже другим голосом: — Бес его знает, жульничает, не иначе! А ты, — обернувшись к жене, — не квохчи, лучше приглядывай за этими бычками.

Снова спокойно в доме. Утренний дождик отшумел, гроза отгромыхала, и, пока все не вернутся с работы, будет тихо. Йонас берет картуз — он идет в кожевню, а Симас — в кузницу. Подпоясавшись ремнем, отец ковыляет в полутемную мастерскую и видит на верстаке диковинное сооружение: доски, хлеб…

— Вот тебе раз! Ты, что ли, мать?

— Это мое! — злобно бросает Андрюс.

— Мое не мое, а порядок соблюдай. Губами не шлепай, в ширинке не чеши, глаза на меня не пяль, что досталось — забирай, сдачи не надо, а теперь — поворачивайся! Пойдем за бревном.

— Пойду! В чем я пойду, раз брюк нету?

— А тут у тебя что — боровики засолены?! Надумал на портках хлебушко печь. Надевай и не ворчи.

Андрюс что-то бормочет. Только отец успевает выйти, как этот неповоротливый копун, способный целыми днями выдергивать волоски из своей жидкой бороденки, вдруг проявляет солдатское проворство: в одно мгновение одевается, хватает тросточку и удирает.

Йонас подставляет графчику подножку:

— Папа, барчук уже на шпацер[6] торопится.

Андрюс молча пинком отбрасывает ногу брата, отталкивает его локтем, но Йонас нагоняет франта в сенях и крепко хватает за грудки:

— Все твои сигарницы и побрякушки повытряхиваю! Пойдешь с отцом или нет?

— Отстань, толстомордый!

— Вот, получай за толстомордого — и сам теперь такой. Завелся в улье трутень — сам пальцем не пошевелит, а за него другим отдуваться. Не отпущу — не надейся! Графчик..