Мастер и сыновья

Йонас ухмыляется. Он понимает и предугадывает поступки отца. Йонас старика знает лучше, чем самого себя. Замахнись на него сейчас отец топором, Йонас не шелохнется: по отцовым глазам читает все его мысли.

— А кому козий хвост достанется? — не выдерживает Йонас.

— Молчи! — обрывает мастер. — Плохие шутки! Сердце у меня ноет… дети… дети!

— Не надо… — ударяется в слезы мать.

— Папа, хватит шутить! Мы с тобой и могилой делиться не будем — в одну… — И Йонас подходит ближе, забирает у Кризаса веревку, лопату. Зашевелился и Симас.

— Андрюс, — добродушно, беззлобно обращается Йонас, — твоя вина главная. Поди сюда. Захотел делиться — ты уже не наш. Симукас, мы с тобой заодно!

— Мне не надо, — машет рукой Андрюс.

— Так что ж, портной, придется тебе сводить всех. Просил я тебя раскроить, теперь понадобится сшивать.

— Ведь знаешь — латать я привычен, — говорит Кризас. — Ксендзовские штаны счастье приносят. Если у нас согласье — отведет бог и ненастье. Но пока что не мешало бы горло промочить.

— Пришел на подмогу — просто так не уйдешь, ей-богу! Если по-хорошему — да будет это в последний раз! Андрюс, обними брата. Полижитесь, телятки. Ну, живее, чего стоишь, или кол проглотил?! Чтобы больше не было в доме ни господ, ни холуев! Вот, вот так! Еще раз — вот эдак!

Сам мастер толкает друг к другу медлительных волов, они даже лбами стукаются. Йонас первый по-медвежьи лапает Андрюса и приговаривает:

— Мягонький ты, будто девка… Ладно, я не сержусь… Помни, Андрюкас, уложил бы я тебя вот этой рукой…

— Опять! — кричит мастер.

— Ничего, пусть обнюхаются, — успокаивает Кризас.

Братья и старики возвращаются домой веселые и примиренные, и весело, по-братски звучит их беседа.

Прогулки

В воскресенье после обеда никаких дел нет, дома будешь торчать — только рассоришься, разругаешься. Узкополосникам и бобылям лошадей кормить и быков поить не надо. Одну козу вдесятером тоже не пасут. Молот, рубанок и игла отдыхают до понедельника. Если на дворе весна, Кризас наряжается в бархатный пиджак, натягивает пестрые холщовые носки, завязывая их поверх брюк веревочкой, обувает легкие башмаки, нахлобучивает широкополую рыжую шляпу и, словно масленок, вырастает у мастеровых дверей.

— Мастерок-молоток, тук-тук! Пойдем?

— Куда?

— Туда, где нас нет. Разве кукушку послушать не хочешь?

Мастера упрашивать не приходится, если только он в добром здравии. Но если и прихворнул — выйдет в поле и тут же выздоровеет. Иногда приятели сворачивают в лесок, переваливают через Лосиную гору, огибают поместье и возвращаются по деревне. Каждую весну хоть раз посещают они Ерузалим, как прозвали люди долину с семью голыми холмами, и забираются посидеть на Чертову слезу — большой валун, водруженный неведомыми силами на самый высокий из этих холмов. Отсюда они всласть пощиплют глазами траву с дальних лугов, порыбачат в бегущем внизу быстром ручье, на берегах которого, густо заросших зеленью, сотни соловьев призывают Юргутиса побыстрее браться за дело — запрягать, погонять, ехать; а если захочется вдосталь подышать — заберутся старики в молодой березняк.

Бредут портной с мастером неторопливо, постукивая палками о землю, прислушиваясь, как она звенит, ковыряются в каждой зазеленевшей кочке, поглаживают каждое придорожное дерево, обсуждают, сколько ему лет, да когда оно было еще маленьким прутиком, да какие воспоминания вызывает вот этот мостик. Мастер всегда шествует первым, закинув руки за спину, чуть наклонившись вперед, выставив подбородок, словно борется он с сильным ветром, а портной идет, как бы упираясь, откинувшись назад, словно его кто за шкирку тащит; ухватившись правой рукой за лацкан пиджака, высоко поднимает длинные, кривые ноги. Вот они оба поравнялись и ковыляют рядом Как будто в телегу их впрягли: мастер тянет изо всех сил, а Кризас, словно на него впервые хомут надели, семенит. Мастер останавливается, стучит посохом по земле и выковыривает согнутый гвоздь. Осколок ли стекла, лезвие ножа или кусочек проволоки найдет он — сдунет пыль, оботрет и в карман спрячет. Карманы у него набиты всякой ерундой, вечно раздуты, обвисают, как козье вымя. Находки всегда пригодятся мастеру: если не для себя, так хоть повстречавшихся в пути ребятишек одарить. Потрет он стеклышко о рукав, посмотрит и сунет малышу:

— На тебе зеркальце. Прижмись носом — станет два.

Всякой найденной, выколупанной вещичке мастер придает особое значение: поднеся к глазам, вертит, разглядывает с большой любовью: вот та старинная, а эта, со времен восстания 1831 года, красиво переливается.

Кризас тоже копается в земле, носком башмака пинает камень, зная слабость своего приятеля, поддразнивает:

— Цып-цып-цып, что я вижу! Ой-оп, нашел горшок с золотом!

— Подковы с борова! — но мастер не выдерживает и подходит. Этого и следовало ожидать— врет Кризас: притиснул посохом всего-навсего огромного жука. Жук пытается вырваться, во все стороны усами вертит.