Мастер крушений

Музыка смолкла, и кучер Симон с заметным северным акцентом начал рассказывать историю о серийном убийце. Вопреки бархатному взгляду больших глаз с поволокой и длинным детским ресницам он казался сущим дьяволом в медвежьей мохнатой шубе, какую носят все кучера. Всем стало по-настоящему страшно. Забыв себя от ужаса, Мадлен взобралась на колени к Бенуа, и тот не знал, куда девать руки. Артистический талант Симона впечатлил Тибо. Король даже пообещал определить его в труппу королевского театра. Кучер пришел в восторг от такой перспективы и принялся жонглировать медными кувшинами, но дело кончилось плохо: один упал в костер, пошел едкий дым, представление на этом кончилось.

Уходить от огня никому не хотелось. Тут снова крупными хлопьями повалил снег, и Мадлен уговорила Эму спрятаться в шатер. За Эмой ушел Тибо, а за ним и все остальные. Овид и Лукас остались у костра нести стражу.

Сон в королевском шатре был не слишком сладким. Сначала капало с потолка на одеяла, потом Бенуа, наконец-то позволив своему организму расслабиться, пустил ветры, и стало невозможно дышать.

Тибо положил кинжал под подушку и видел во сне, что повсюду его разыскивают. Он уютно сопел под двумя одеялами, когда Эма внезапно проснулась и приподнялась на локте. Ее разбудил странный звук. Она прислушалась и снова его различила. Сердце бешено заколотилось, она вытащила кинжал и направилась к выходу, чуть не споткнувшись о длинную косу Мадлен.

Снаружи Овид, укрывшись попоной и подложив руку под щеку, храпел на сиденье кареты, похожий на обрюзгшего ангела. Лукас, спиной к палатке, шевелил угли палкой. Заплетенные длинные волосы спускались поверх плаща, в ухе блестело кольцо, из кармана торчала потрепанная книжонка о лекарственных растениях. Услышав шорох, он обернулся.

Эма в длинной белой ночной рубашке стояла босая на снегу с драгоценным кинжалом в руках. В ее светлых глазах играли отблески костра.

В первый раз Лукас увидел Эму, когда марсовой старшина без лишних разговоров пустил ее на борт «Изабеллы». Худющую девчонку в мокрой мужской рубахе. Пугливая ершистая чужеземка-мулатка сразу покорила его сердце. Потом Тибо приказал выдать ее за мальчишку, и Лукас старался изо всех сил считать ее юнгой-подростком. Парень, девушка – какая разница? Это существо было для него венцом творения. Он делал для нее все, что мог. И сделает все, что сможет.

– Лукас… Ты слышал?

– Что такое, госпожа? – всполошился он, укрывая королеву своим плащом.

– Вой.

– Нет.

На самом деле Лукас его слышал. Он даже отметил все переходы и обертоны, но так встревожился, что не пожелал сознаться.

– Сова покрикивает время от времени, госпожа.

– Не зови меня госпожой, когда мы одни. И не обращайся на «вы». Меня от этого тошнит.

– Мы не одни, госпожа.

Лукас показал на Овида, больше похожего на мертвеца, чем на живого, с ниткой слюны на толстых щеках.

– Не лги мне, Лукас. Скажешь тоже, сова! Ты же музыкант, не притворяйся, что у тебя нет слуха. Скажи правду. Я уверена, ты его слышал.

– Вам приснилось, госпожа. Говорят, во время беременности снятся очень странные сны. И еще, стоя босыми ногами на снегу, люди простужаются. Лучше поскорей ложитесь спать. И позвольте нам с Овидом сторожить вас. Мы на вахте, как прежде на шхуне.

Эма отдала Лукасу плащ и раздосадованная вернулась в шатер. Кинжал она положила под подушку короля, прижалась к Тибо, согрела ноги и через секунду снова услышала жалобный вой. Он заполнил всю ночную поднебесную, рикошетя от одной звезды к другой.

Снаружи Лукас замер, перестав ворошить угли. Никаких сомнений: выл волк.

Однако… В Краеугольном Камне не водилось волков. После гибели королевы Лидии и ее дочери Ариэль волков уничтожили всех до единого. Леденящий душу вой навсегда смолк зимними ночами, никто больше не находил в хлеву растерзанных овец.

Эма заткнула уши. Казалось, волк обращался именно к ней. Он взывал, умолял, хотел непременно что-то сказать. Она уже смутно догадывалась, что этот вой положил начало неотвратимой череде событий, неуправляемых, как вода в реке, но насущных, как тепло огня. Эму колотила дрожь. Ей чудилось, что снег лежит внутри нее сугробами. Тибо проснулся в полной тишине. Он встал, поднял разбросанные плащи и укрыл ими Эму поверх одеяла. Даже в душном тепле она продолжала дрожать.

– После стольких ночей под открытым небом, Эма…

– Это ты меня приучил к каюте.

– Значит, я виноват? – Тибо крепко ее обнял. – Но я не раскаиваюсь.

По другую сторону занавеса Бенуа во сне чертыхнулся. Тибо собрался выглянуть наружу и сообщить об этом Овиду. Но Эма не рассмеялась. Тибо стал допытываться, что с ней не так, но говорить Эма не хотела. Лишь прижалась к Тибо, и они долго лежали с открытыми глазами, слушая, как снаружи по шатру шуршит снег. Тибо на «Изабелле» неделями мечтал обменять свою кровать на корзину с канатами Эмы. Теперь он верил, что наконец-то ничто не сможет их разлучить.

37