Мастер осенних листьев

— Да? — Человечек утратил неподвижность и посмотрел на девушку. — Должно быть, показалось. — Он шумно сглотнул. — А то, знаешь, дети смеются, все время бегают за мной. Не могу избавиться. Преследуют меня.

За листьями суть его оказалась черна как сажа. Сморщенные комочки той же осины. Выгоревшая пустота. И желтые, с черным пятном внутри цветы белены. Пахнуло запекшимся на огне мясом.

Эльгу передернуло.

— Что? — чутко отреагировал человечек.

— Ничего.

— Ты тоже слышишь его, — уверенно сказал он.

— Кого?

— Смех. Детский смех. Не мешало бы обыскать зал, поставить охрану. Дети умеют прятаться. Спрячутся и смеются.

— Ничего я не слышу.

Эльга придвинула к панно низкую, на две ступеньки приступку. Потом, на мгновение прикладывая ладонь, выбрала из горы полотняных мешков в углу нужные. Даже пальцы уже не было необходимости запускать внутрь.

— Не шевелитесь.

Человечек облизнул губы.

— Ты делай хорошо.

Как получится, чуть не ответила ему Эльга. Огонь, безумие, тонкая синяя лента, неясно как уцелевшая среди обугленных головешек. Ей не хотелось собирать все это в больную душу сидящего на стуле будущего титора.

Эльге показалось, что макушка у нее чуть треснула, раздвинулась, и из нее пророс тонкий, невесомый листик. Она даже провела по волосам, проверяя, так ли это. Конечно, листика не существовало в действительности. Скорее всего, он был продолжением ее внутреннего узора. Рыжеватый, невидимый листик.

Отчаяние.

— Почему ты не работаешь? — спросил человечек.

— Сейчас. Мне нужно собраться.

Эльга запустила руку в горловину мешка.

На этот раз сопротивление листьев было еще сильнее. Они ни в какую не хотели оставаться на панно, бились о дерево, ломали зубцы, прожилки и самоубийственно кидались под ноготь. Будто армия, решившая ни за что не сдаваться врагу. Говорить с ними, внушать что-то им было бесполезно.

Закусив губу, Эльга с трудом набила часть букета, но он тут же облетел на треть, оставив одиноко взирать с панно удивленный, дымчатый глаз, дополненный бровью и виском. Эльга притащила еще мешок и начала снова, чувствуя, как за спиной вытягивает короткую шею протеже мастера смерти.

— Ты долго…

Она резко повернулась.

Листья взлетели распахнутыми, темно-зелеными крыльями (здесь вдруг послушались), и человечек с крысиным лицом умолк.

— Ни слова, — предупредила Эльга.

Она вернулась к панно. Крылья прошелестели, складываясь.

Туп-ток-ток. Пальцы завели привычный танец. Осина, крапива, росянка. Топ-тук. Все громче, все злее. Ток-ток.

Листья не сдавались. Скручивались не так, сцеплялись черенками, вспухали пятнами, скользили вниз. Эльга чувствовала идущую от них волну страха и неприятия, слышала их тихий шепот, несогласие и не могла нащупать ту нить подчинения, что, казалось, всегда имелась в подушечках пальцев.

Она попыталась сломать их, сделать податливыми, вытянуть капризные, испуганные голоса, но сдалась через полчаса. Последний, вчерную намеченный образ пополз, стоило ей убрать ладонь.

Пальцы пахли горелым.

— Нет.

Эльга повернулась к человечку.

Букет за ее спиной раскололся совсем. Она ощутила, как нижняя половина лица с кончиком крысиного острого носа отделилась от щеки, как низкий лоб вздыбило к краю окантовки, а один глаз выбило напрочь. Узор сломался и стал неузнаваем.

— Что — нет?

— Не могу, — сказала Эльга.

— Почему? Я слишком хорош?

— Нет.

— Значит, ты слишком плоха!

Будущий титор слез со стула и решительно шагнул в сторону, чтобы увидеть результат Эльгиной работы.

— Тебя казнят, — сказал он после паузы, достаточной, чтобы рассмотреть осколки своего букета, — это бунт, ты ослушалась нашего повелителя. Тебя колесуют, нет, тебя повесят, тебя сделают шлюхой, тебя утопят, я лично скормлю тебя крысам!

Человечек облизнул губы и вытянулся перед Эльгой на носках.

— Чего молчишь?

— Листья не слушаются, — сказала Эльга.

Человечек оскалился, словно в желании ее укусить.

— Ты умрешь! Ты…

Он вдруг подпрыгнул на месте и замер, повернув голову в глубину зала.

— Я понял! — выкрикнул он, отступая за колонну у окна. — Вы все здесь заодно! И ты, и эти проклятые дети! Повелитель наш Ольботтог все узнает! Обязательно! Ты не думай! Он убьет и тебя, и детей.

Его низкая фигурка, держась стены, заторопилась к выходу.

Эльга вздохнула, сложилась, села на тюфяк. Ну и ладно, подумала она, глядя на панно, на неудавшийся букет, который медленно посыпал пол остатками узора. Что я могу, если листья против? Ничего.

Она закрыла глаза.

Смерть — это, наверное, свет. Раз, и ты растворилась в Матушке-Утробе. Она огладит тебя теплыми ладонями и скажет: милая Эльга, ты претерпела в этом мире своей душой, дальше тебя ждут покой и любовь.

Наверное, так.

Дурной человечек, должно быть, уже добежал до Скаринара, еще несколько минут, пока он расскажет, какая она бунтовщица и предательница, как у нее листья прыгали из рук, как он совсем не получился…

Эльга разгладила малахай на коленях. Все, подумала она, ложась, я готова. Мама, папа, Тойма, дядя Сарви, простите, если сможете. Не захотела умирать с закрытыми глазами, стала лежа разглядывать потолок, по которому кружили рассветные облака.