Мастер серийного самосочинения Андрей Белый

В смысле более широком, пожалуй, чем-то похожим на тело-субститут Николая Аполлоновича в конце предстает и Александр Иванович Дудкин, вернее, действия Дудкина, совершаемые им в безумном состоянии в интересах Николая Аполлоновича. После эпизода, в котором Николай Аполлонович страстно умоляет Дудкина избавить его от ужасной обязанности убить отца, Дудкин понимает, что в партию проникла провокация и старается во что бы то ни стало помочь Аблеухову. После объяснения с Липпанченко Дудкин сознает, что смалодушничал: «Как это он не понял, что предал? Ведь несомненно же предал: Николая Аполлоновича уступил он из страха Липпанченко <…>»[650]. В Дудкина вселяется неподконтрольная ему сила, ведущая его далее до самого конца, до кровавой развязки:

И тут что-то стальное вошло к нему в душу:

– «Да, я знаю, что сделаю».

Осенила блестящая мысль: все так просто окончится; как это все не пришло ему раньше; миссия его – начерталась отчетливо[651].

Миссию устранения Липпанченко Дудкин продолжает выполнять в жару лихорадки, во власти нарастающего безумия. Он как будто выполняет задание, не без труда соображая, в чем оно заключается: «Оставалася память об отсутствии памяти и о деле, которое должно выполнить, которое отлагательств не терпит; оставалась память – о чем?» И: «Вспомнилось с совершенной отчетливостью, почему осенила мысль его прибежать в магазинчик подобных изделий. То, что намеревался он сделать, было в сущности просто: чирк – и все тут»[652].

Покупка ножниц в магазинчике, выжидание удобного момента для проникновения в дом – все это происходит по воле овладевшей им силы, которая не просто ведет Дудкина, но более того – у него на глазах оформляется в тело:

Голова кустяная… качалась на небе; легкий месяц в той сети запутался <…> наполнились фосфорическим блеском воздушные промежутки из сучьев, являя неизъяснимости, и из них сложилась фигура; – там сложилось оно – там началось оно: громадное тело <…> повелительная рука, указуя в грядущее, протянулась по направлению к огоньку, там мигавшему из дачного садика <…>[653].

Это тело, фантастическое и реально властное, указывает Дудкину цель и руководит его слабой «фигурочкой»:

Фигурочка остановилась, умоляюще она протянулась к фосфорическим промежуткам из сучьев, слагающим тело:

– «Но позволь, позволь; да нельзя же так – по одному подозрению, без объяснения…»

Повелительно рука указывала на световое окошко, простреливающее черные и скрежещущие суки.

Черноватенькая фигурка тут вскрикнула и побежала в пространство; а за нею рванулось черное суковатое очертание, складываясь на песчанистом берегу в то самое странное целое, которое могло выдавить из себя чудовищные, невыразимые смыслы, не существующие нигде <…>[654].

Перформативные тела-субституты, как по желанию, так и невольно создаваемые Николаем Аполлоновичем, являют собой эти «невыразимые смыслы», объективировавшиеся для исполнения нужных Николаю Аполлоновичу действий, но нигде более и ни в какой другой форме не существующие и не существовавшие. Будучи по происхождению своему «мозговыми», эти перформативные тела тем не менее являются ничуть не менее активными, чем тела физические.