Мастер серийного самосочинения Андрей Белый

Можно провести мысленный эксперимент: представить один и тот же отрывок сначала как связи только между одними означающими в чистом виде – а потом попытаться включить означаемые, найти значение. Обратимся к примеру, в котором языковые ассоциации сразу заметны, а вот связь с явлениями – нет:

<…> понятие – щит от титана; оно – в бредах остров: в бестолочь разбиваются бреды; и из толока – толчеи – мне слагается: толк.

Толкования – толки – ямою мне вдавили под землю мои стародавние бреды <…>[760].

Попробуем истолковать эти два предложения, что могут показаться малоосмысленным лепетом и точно кажутся имитацией бессознательного. Первым из фонетически связанных слов идет бестолочь. Последующие однокоренные или созвучные ему слова явно с ним перекликаются. Толока (родительный падеж от толок) подставлено к нему по принципу звукового подобия. Толок, воспроизводя основную часть слова бес-толочь, однако не ведет к производству значения в нем. Толок ничего определенного не значит; функция его – быть потенциально открытым для последующих сближений и воспринять любое из фонетически близких сравнений (толпа, толчение, толкучка, толкование, толк, толокно и т. д.).

Следующее в ряду слово – толчеи (род. п., ед. ч. от толчея), предположительно происходящее от толкаться, но не вдвоем, а в толпе. Оно направляет течение мысли к скоплению, тесноте и толкучке, как бы обещая утверждение определенного переносного значения. Но следующим словом оказывается толк, по значению связанное со смыслом, пользой, целесообразностью – и не связанное с толпой. Попытка нащупать смысловую связь срывается. Слово толк позиционно, по своему центральному положению в ряду, может распространять свое семантическое поле регрессивно и прогрессивно и при этом само подвергаться влиянию своих соседей по синтаксической цепи. Но смысловой ряд не выстраивается. Потенциальные значения, говоря нестрого, толпятся в нем, толкуя между собой, и, толча воду в ступе, без толку толкаются, не зная к какому толку в конце концов притулиться. Получается толчея смыслов и бестолковость.

Во второй фразе фигурируют толкования и толки. Толкование как придание смысла здесь соперничает с другим возможным значением – толковать как разговаривать, рассуждать, обсуждать, судачить. Толки тоже вносит свой вклад в рассеивание значения: оно может прочитываться и как множественное число толка (множественность толков) и одновременно как толки–слухи–пересуды, образ, компрометирующий толк и превращающий его в бестолочь.

Круг замкнулся? Можно, в некотором смысле, и так сказать. Или, скорее, цепь вернулась к своему изначальному звену на новом витке спирали, показав свою принципиальную амбивалентность и незавершенность, наглядно рассказав нам о способности языка автономно функционировать, не производя определенного значения. Такое столпотворение смыслов при сохранении грамматического и синтаксического порядка, согласно Лакану, в высшей степени характерно для сцепления слов в бессознательном. О письме Белого, пожалуй, можно было бы сказать, перевернув формулу Лакана: «L᾽inconscient est structuré comme un langage» (Бессознательное структурируется как некий язык)[761] – язык структурируется как бессознательное (un langage est structuré comme l᾽inconscient). Вспомним, однако, что Белый не записывал, а имитировал бессознательное. Связь его письма с бессознательным проявляется, весьма сложным образом, не только в загадочности выражений, но и в спрятанной за ними определенности значений. Скоро мы к этому вернемся на примере того же отрывка.

Детское сознание служит в «Котике Летаеве» полем семиотических игр языка в силу своей естественной приближенности к бессознательному, к реальному порядку, что позволяет соблюсти, так сказать, чистоту эксперимента в воспроизведении речевых ассоциаций. В качестве иллюстрации воспользуемся вновь наблюдениями Выготского, на этот раз над детской «автономной речью», переходным феноменом между безъязыкостью и полноценной речью. Примечательно совпадение экспериментальных наблюдений психолога с постулированным Лаканом механизмом «бессознательной осмысленности» языковых ассоциаций и – с используемой Белым техникой развертывания текста. Выготский излагает следующий случай развития детского языка: