Мастер серийного самосочинения Андрей Белый

Вот папочка «благодушно-рассеянный», как пес; он добр и дружелюбен, «выявляя свой добрый, свой песий, чуть-чуть озабоченный профиль». Вот папочка-озорник: Котик выделяет его забавные, как у сатира, черты: «И станет румяным проказником папа, как сатир; ему бы на голову плющ (может быть, он с копытцами); сзади платок вывисает: совсем сатирический хвостик!» А вот папа, который коварен, «как спрут, от себя разбросал многоноги из книжных рядов и нас ловит, цепляясь за руку, за ногу объемистым томиком, силясь все сделать книжным <…>». Подобно быку, папа может быть злым и опасным: он «опустится всей головой ниже плеч, точно бык <…> неприятно забегали кровью налитые глазки <…>». Может стать диким, как скиф: «<…> папа – скиф, разрубатель вопросов, великий ругатель!» Папа в философской умиротворенности подобен китайскому мудрецу: «Он улыбался тишайше себе и всему, что ни есть; и казался китайским подвижником, обретающим “Середину и постоянство” Конфуция <…>». А вот он «грозно присел, как козел, пред присевшею мамочкой»[300].

При попытках Котика собрать признаки отца в единое целое он получает некое собираемое означаемое, к которому отсылают самые разные означающие. Но при этом создается не человек, а многосоставная головоломка. Это означаемое соотносится Котиком с немыслимым набором частиц-означающих: животно-человеческим, европейско-азиатским, фантастически-реалистическим. Собираемое означаемое позволяет установить разные отцовские личности и собрать их в некую галерею, но оно подобно рассыпанному шрифту – фрагменты не выстраиваются в общий смысл. Нанизывание частных уподоблений позволяет Котику с разных сторон взглянуть на отца, но не ведет к постижению сути того, что есть отец.

Котик тогда пытается по-другому подойти к пониманию отца. Поскольку отец занимает, как представляется сыну, самое важное место в мире, сын предпринимает попытку понять отца как глобальное явление. Тогда отец становится в глазах сына сложным означающим, отсылающим к таким важным референтам как знание и пол.

Отец – собирательное означающее

Среди признаков папы есть два важнейших: принадлежность к миру науки и мужской пол. Они могли бы быть означающими отца. Но для Котика – по крайней мере поначалу – это не так. Не математика и пол означают отца, а скорее отец для него означает математику и мужское – он означающее того и другого.

Изображенные в «Крещеном китайце» операции Котика по группировке и перегруппировке явлений жизни похожи на процесс «сгущения», обнаруженный Фрейдом в работе бессознательного и подробно описанный им в «Толковании сновидений». Он пишет: «На помощь изображению отношения сходства приходит процесс сгущения в сновидении»[301]. Если понимать под сгущением механизм ассоциативного сведения нескольких идей (людей, явлений) и замещения их одной идеей (человеком, явлением), представляющей для субъекта то общее, что имеется между ними, то на этом этапе своего семиотизирования Котик продвигается к достижению значения весьма сходным образом. Он пытается найти общее то на основе сходства между профессорами, то на основе сходства между мужчинами. Наконец он приходит к сгущению сущностных признаков обеих категорий в единичном, замещающем эти множества образе – отца. Это объясняет, как папа становится для сына означающим знания и пола.

Котик знает: его папа – математик. Но математика для него предмет еще более загадочный, чем папа. О математике он может только от папы что-то узнать, и папа для него не просто представитель математики – отец для него образует всю математическую вселенную, поэтому: математика – это папа. Не папа – один из служащих математики, а математика – одно из владений папы. При таком взгляде папа – не объект, требующий означения, а сам означает. Шире, отец, носитель и генератор знания, становится для сына означающим знания вообще. То есть исчерпывает знание. Он также является означающим мужчины вообще. То есть исчерпывает мужчину. Отец – собирательное означающее.

Борьба родительских противоположностей порождает – способами весьма причудливыми – двойственное отношение Котика к знанию. Знание привлекает его: «<…> я развиваться люблю, понимая, что яркая бабочка крылья свои развернула из кокона; из зоологии Бэра читал это папа <…>». От мамы подобных вещей он не узнает – она сама их не знает. Тем не менее, непричастность к знанию не мешает ей иметь о нем суждения категорические – и Котику, как ни странно, приходится с ними считаться. Для мамы знание страшно – Котику страшны мамины санкции – поэтому страшно ему сближение со знанием (и папой – что то же): «Всего мне страшней, что ко мне повернутся с вопросами: станут во мне за столом развивать любознательность к точному знанию; знаю, что мама на это нахмурится <…>»[302].