Мастер серийного самосочинения Андрей Белый

<…> говорил он в полях все о косности человечества в роде, о том, что он – косный, что родовое начало его пригибает к земле <…>

<…>

<…> через пятнадцать лет, в предисловии к поэме «Возмездие» он написал: <…> «Тема заключается в том, как развивается зрение единой цепи рода. Отдельные отпрыски всякого рода развиваются до положенного им предела, и затем вновь поглащаются мировой средой… Мировой водоворот засасывает в свою воронку почти всего человека: от личности почти вовсе не остается следа» <… >[367].

В то же время Белый указывает, что Блок не удерживается на высоте общего для них обоих противостояния безличности и предает личность в угоду родовой и природной необходимости: «Читатель: не ужас ли это согласие на истлевание личности <…> Перенесение судьбы бессмертия от “я” к “семени” угашает все то, что способно вооружить на борьбу с бесконечной змеей (со временем) <…> Отступает в минимализм он <…>»[368]. При описании блоковского «отступления в род» Белый предпочитает ничего не говорить о своих отступлениях, словно их не было.

Пример «Крещеного китайца» свидетельствует скорее о переменчивости позиций Белого в этой «борьбе» и присущих ему переходах от минимализма к максимализму, от максимализма к минимализму. Образная система романа, то есть занимающие в ней центральное место рассуждения и символизации Котика, выражает неизбежность поглощения Я родом. Повествование о развитии Котика подтверждает, что в «Преступлении Николая Летаева» (первоначальный вариант «Крещеного китайца»), как отмечено автором в предисловии, «изображено детство героя в том критическом пункте, где ребенок, становясь отроком, этим самым свершает первое преступление: грех первородный, наследственность проявляется в нем»[369]. Если следовать логике и фразеологии самого Белого, «Крещеный китаец» представляет собой согласие автора, хотя и вынужденное, на поглощение личности родом, отступление от максимализма, заявленного им позже в «Воспоминаниях о Блоке» и в «Мастерстве Гоголя».

Отец как ближайшее к Котику воплощение рода служит ему материалом, из которого он выделяет идею наследственности, чтобы спроецировать ее на образ Пфуки как наглядную угрозу своему будущему. Если отец вызывает смешанные, в том числе добрые чувства, то Пфука, выделенная в чистом виде идея первородного греха, однозначно враждебная сила, создает для сына условия определенного психологического комфорта. Черты отца, посредством проекции перенесенные на образ «родового домового», отчуждены от собственно отца, и Котик получает возможность, не испытывая чувства вины, воспринимать этот суррогат, а не самого отца, как исконного врага. Благодаря такой проекции Котик может позволить себе отвращение к «математику» и «мужику», грозящим неминуемо развиться в нем, Летаеве, сыне Летаева. Проекция служит механизмом защиты от травмирующей реальности. Не испытывая чувства вины, Котик изливает накопившееся отвращение к отцу на Пфуку:

<…> это развитие – «пфука»; оно – родовое, домашнее, скотное; ходит по жилам моим; буду – «пфукою» я; буду днями, надевши очки, вычислять, а ночами – топорщиться, шириться; буду – «мужик» – толстопятый, косматый – показывать бабий зеленый живот, выпирающий выше штанов, и косматые ребра, где еле намечены две безобразных отвислины; буду ходить в таком виде к… Дуняше, выслушивая от Дуняши упреки, что ей очень стыдно… с таким мужиком[370].

Механизм метафорической проекции играет большую роль в создании Белым психологических защит автофикционального Я от детской травмы.