Мастер Страшного суда. Иуда «Тайной вечери»

– Не могу передать вам, какие мысли меня обуяли. Стыдно признаться, но я и теперь еще любил ее и был совершенно обескуражен, когда это уразумел. Меня терзала боль, безумная, чудовищная, невыносимая, я ни спать, ни есть не мог, но в конце концов решил ее обуздать и выбросить из себя.

– И это вам с легкостью удалось? – спросил резчик.

Бехайм помолчал немного, потом ответил:

– Нет, какая уж тут легкость! Мне пришлось сделать большое усилие, чтобы одолеть колдовскую власть, которую она все еще имела надо мною. Но я опамятовался, уяснил себе, что никак не могу жить с нею. Ведь жить с нею значит не только проводить с нею рядом ночь и, как говорится, сводить колокольню с церковкой, нет, это значит есть и пить вместе с нею, ходить вместе с нею в церковь, спать и бодрствовать, поверять ей мои заботы, делить с нею все радости, – с нею, дочерью Боччетты! Да будь в ней хоть райский сад – она не могла ни сделаться моей супругой, ни остаться моей любимой. Я слишком сильно любил ее, а этого моя гордость и честь не допускали.

– Да, – сказал Леонардо, думая о другом человеке, – его гордость и честь этого не допускали.

– Сам не знаю, кто мне пособил в этом деле, кто наставил на путь истинный, – может, ангел-хранитель, а может, Господь или Пресвятая Дева. Но когда я одолел эту любовь, все стало просто. – Бехайм опять помолчал. – Она пришла ко мне, как приходила каждый день, и на уме у нее были любовные игры, но я притворился, будто меня гнетут тяжкие заботы. Дескать, нехватка в деньгах, требуется ни много ни мало сорок дукатов, а я знать не знаю, где их взять, так что дело плохо. Она слегка испугалась, призадумалась, а потом сказала, чтобы я не тревожился из-за этих денег, она может их достать, есть один способ… Ну, я и поймал ее на слове… Поймите меня правильно, господа, вообще-то недостатка в деньгах я не испытываю, в венецианских кладовых у меня шелка да шерсти на восемь сотен цехинов, в любое время могу продать, и с барышом.

– Я полагал, – заметил Леонардо, – что вы живете с торговли лошадьми.

– Деньги можно заработать на любом товаре, – наставительно сказал Бехайм, – нынче на лошадях, завтра на подковных гвоздях, на крупах, а равно и на жемчугах или индийских пряностях. Я торгую всем, что приносит доход, то притираниями, ароматической водой и румянами из Леванта, то александрийскими коврами, а ежели вам вдруг известно, где можно задешево купить лен, сообщите мне, потому что в этом году хорошего урожая льна не ожидается.

– Слыхал? Всем подряд торгует, – шепнул резчик органному мастеру. – Будь его воля, он бы и кровью Христовой торговал.

– Вернемся, однако ж, к истории, которую вы желали услышать, – снова заговорил Бехайм, – наутро она пришла с деньгами, отсчитала мне сорок дукатов и, полагая, что выручила меня из беды, была в прекрасном настроении. Не стану утомлять вас, господа, в подробностях живописуя, что случилось потом, что я ей сказал и что она ответила. В общем, она созналась, что украла деньги у отца, ночью, когда он спал, и я сказал, что это поступок недостойный, нечестный и он мне совершенно не нравится, так как идет вразрез с христианскими заповедями и дочерней любовью, и теперь, показавши мне свое истинное лицо, она никак не может быть моею, я более не желаю ее видеть. Сперва она приняла мои слова за шутку, рассмеялась и сказала: «Хорошие же речи слышу я от мужчины, который уверяет, будто любит меня!» Но после, когда поняла, что я говорю серьезно, она принялась упрашивать, умоляла, плакала в безумном отчаянии, но я решил не слушать ее и не обращал внимания на ее жалобы. Из тех денег я отсчитал семнадцать дукатов, которые причитались мне по праву, и, как положено, дал ей расписку, и оставшуюся сумму тоже отдал, чтобы она вернула ее отцу, ведь я на чужое не зарюсь, а вот свое взыскать обязан. На прощание я протянул ей руку и сказал: «Иди и не возвращайся!» – а она вдруг вскипела и даже дерзнула выбранить меня, назвала дурным человеком. Но я вспомнил слова, которые у вас, – он обернулся к д’Оджоно и указал на сундук с изображением брака в Кане, – на этом браке произносит Спаситель: «Что Мне и Тебе, Жено!» – и выпроводил ее за дверь.

– Стало быть, вы продали великую любовь за бесценок, как дешевенький перстенек! – возмущенно укорил его Мартельи.

– Сударь! Я не знаю, кто вы такой и как понимать это пустословье, – оскорбился Бехайм. – Вы никак вздумали корить меня за то, что я вернул отчаявшемуся отцу его деньги и дочь?!

– О нет, никто вас не корит, – примирительно сказал Леонардо. – Вы хорошо провернули это дельце с Боччеттой…

– Правота была на моей стороне! – воскликнул Бехайм.

– Конечно-конечно. И я, – продолжал Леонардо, – окажу вам заслуженную честь, позабочусь, чтобы память о вас в Милане не исчезла. Ибо лицо такого человека достойно быть запечатленным для потомков.

И он вытащил из-за пояса свою тетрадь и серебряный карандаш.

– Я высоко ценю оказанную вами честь, – заверил Бехайм, сел поудобнее и разгладил свою темную холеную бородку.