Мастер Страшного суда. Иуда «Тайной вечери»

– Вы узнаете меня? – спросил он раненого. – Я пришел сюда ради спасения вашей души, не убоялся утомительной дороги, из христианского сострадания, дабы наставить вас на путь истины. Вспомните: убегая, вы рассыпали краденые золотые по полу, ровно чечевицу или фасоль, мне пришлось все углы облазить, насилу собрал. Но семнадцати дукатов там недостает, сколь я ни старался, они не нашлись, исчезли, а ведь деньги эти не мои, они принадлежат благочестивому служителю церкви, некоему досточтимому священнику, который дал их мне на сохранение, стало быть, эти монеты святые и освященные. Скажите, где вы их припрятали или закопали, я прошу вас об этом лишь ради спасения вашей души.

– Одеяло! – попросил Манчино, сотрясаемый ознобом, и, когда д’Оджоно укрыл его, он ответил Боччетте: – Ищите! Ищите со всем прилежанием, забудьте досаду, ползайте на карачках, старайтесь, надрывайте пуп, пока не найдете. Вы же знаете: у кого деньги, у того и честь.

– Ты не желаешь говорить? – завопил Боччетта, побелев от ярости и тщетно пытаясь высвободить связанные руки. – Ну так провались в преисподнюю, и пусть черти как следует повеселятся, глумясь над тобою, а я бы, я бы тебя…

– Избавьте его от этого мучителя! – крикнул д’Оджоно стражникам. – Зачем вы привели сюда этого мерзавца, его место в тюрьме!

– Да мы и шли в тюрьму, – сказал один из стражников, – только он по дороге всю душу нам вымотал, долдонит и долдонит: отведите меня к этому горемыке, чтобы он обрел прощение.

– Как вы меня назвали, молодой господин? – Боччетта обернулся к д’Оджоно. – Мерзавцем? И место мое в тюрьме, так вы сказали? Ну, мне-то все равно, поношения меня не трогают, а вот вам это обойдется в кругленькую сумму! Погодите, вот выйду на свободу и опять стану сам себе хозяин – вы мне за все заплатите! Мессир Леонардо, вы все слышали и будете свидетелем!

– Уведите его, – приказал Леонардо стражникам, – ибо суд, коий он ежедневно оскорбляет и осыпает насмешками, наконец поразил его своею дланью.

– Notre Seigneur se taist tout quoy…[23] – прошептал Манчино, и были это последние его слова, больше он не дал ответа ни на один вопрос. Слышались только тихие стоны, а потом хрип, который продолжался до того раннего вечернего часа, когда он испустил дух.

Глава 13

Дожидаясь в комнате у д’Оджоно Иоахима Бехайма, Леонардо рассматривал деревянный сундук, расписанный сценами брака в Кане Галилейской, и одобрительно отозвался об этом произведении, которое молодой художник закончил всего лишь накануне.

– Вижу, – сказал Леонардо, – что и при такой нудной и утомительной работе ты не упустил из виду самое главное, что властвует всею живописью, – перспективу. И рисунок хорош, и краски ты наносишь хорошо. И что опять-таки похвально, фигуры ты поставил так, что по их позам легко распознать нрав и помыслы. Этот вот наемник намерен пить, и только пить, он и на свадьбу пришел затем, чтоб напиться до бесчувствия. Отец невесты – человек добропорядочный, честный; всяк сразу видит, что его уста не произнесут неправды и, дав согласие жениху, он свое слово сдержит. А распорядитель пира – с первого взгляда заметно, как для него важно ублаготворить всех гостей.

– Ну а Христос? – спросил д’Оджоно, который не мог наслушаться похвал.

– Ты придал Ему благородные, возвышенные черты, и Богоматерь у тебя полна очарования и прелести. Не нравится мне только эта дорога вверх по холму, с тополями, что не способны дать тени. Если нет уверенности в изображении ландшафта, спроси природу и живую жизнь.

– Увы! – воскликнул д’Оджоно. – Я знаю и стыжусь, что этот злосчастный брак мне совершенно не удался. Никуда моя работа не годится, и я бы с радостью разбил сундук в щепки и пустил на дрова, но уже назавтра за ним придет заказчик!

– Работа вполне удалась. Это произведение мастера, – успокоил его Леонардо. – И светотень у тебя заслуживает только доброго слова.

Резчик Симони тем временем уже в третий раз живописал своему другу, органному мастеру Мартельи, сколь удивительный поворот приняли накануне все его обстоятельства.