Мастер Страшного суда. Иуда «Тайной вечери»

– А поэтому, – продолжал д’Оджоно, немного помолчав, – о двух дукатах я совершенно не беспокоюсь, хоть и не имею от вас расписки.

Иоахим Бехайм изумленно уставился на него.

– О каких еще дукатах? – спросил он и даже бородку поглаживать перестал.

– Да о тех двух, что вы вчера вечером в «Барашке» поставили против одного моего, – объяснил художник. – Только не думайте, будто я вовсе без средств и не могу побиться об заклад. Кой-какие деньги у меня найдутся.

– А ведь верно, что-то такое было… вроде побились об заклад и ударили по рукам, – пробормотал Бехайм и потер ладонью лоб. – Но черт меня побери, если я помню, о чем шла речь. Стоп, дайте подумать. Не о турках ли? Не заявятся ли они на будущий год в Венецию?

– Речь шла о Боччетте, вы сказали, что он задолжал вам деньги, – напомнил д’Оджоно. – Насчет этих денег и был заклад. Вы хвастались, что и с ним управитесь, и еще с сотней таких, как он, и денежки свои с него взыщете. А я сказал…

– Грош! – весело воскликнул Бехайм и громко хлопнул себя по ляжке. – Вы сказали, что требованию моему грош цена, верно? Ну, я вам покажу, какой тут грош. Черт возьми, конечно же, речь шла об этом. Вы честный человек, коли напомнили мне. Клянусь моею душой, я напрочь запамятовал об этом деле.

– Это я заметил, – со смущенной улыбкой сказал художник. – И хоть я говорил, что не беспокоюсь о ваших двух дукатах…

– Лучше побеспокойтесь о своем одном, – перебил Бехайм, – потому что его вы, считайте, потеряли. Мне бы только выяснить, где этот Боччетта живет или где его вообще можно повстречать, а уж я ему засвидетельствую мое почтение. Так что готовьте ваш дукатец в дорогу. Попрощайтесь с ним, напутствуйте добрым словом – он отправится со мною в Левант.

– Сударь! – сказал д’Оджоно. – Очень я в этом сомневаюсь и имею веские причины для сомнений, хотя, увы, должен признать, что дукаты мои вечно были истинными вагантами, никогда они у меня долго не задерживались. Что же до Боччетты, найти его нетрудно. Выйдите из города через ворота Порта-Верчелли и ступайте дальше прямо по дороге, пока не увидите по левую руку кучи камня – когда-то это была садовая стена. Вам надобно пройти через этот сад, но смотрите не упадите там в колодец, он прячется в зарослях чертополоха. Коли избежите этой опасности, выйдете к дому или, если угодно, к стойлу, потому что находится он в плачевном состоянии… словом, к четырем стенам с крышей… ну, короче говоря, как выберетесь за ворота Порта-Верчелли, спросите, где искать дом «У колодца».

– За воротами Порта-Верчелли, дом «У колодца», – повторил Бехайм. – Запомнить нетрудно. И там я найду Боччетту?

– Если допустить, что на ваш стук дверь откроется, – продолжал д’Оджоно, – и при условии, что вы избежите бесславной гибели на дне колодца, в этом доме вы найдете Боччетту. И я вам сразу скажу, какой оборот примет дело. Узнав, кто вы и зачем пришли, он объявит, что именно сейчас до невозможности занят, собирается ужинать, уходит на неотложную встречу по важному делу, устал от дневных забот, должен отправиться в паломничество, чтобы купить себе индульгенции, или написать письма и отвезти их по назначению, а не то скажется больным и нуждающимся в покое – если не предпочтет просто захлопнуть дверь у вас перед носом.

– Вы за кого меня принимаете? – возмутился Бехайм. – Чтобы я да не сумел дать отпор этаким уловкам? Взимать деньги – часть моей профессии, как растирание красок – часть вашей. Если б я этого не умел, какой был бы от меня прок?

Он поднял свой плащ, осмотрел его, тщательно расправил, провел ладонью по дорогой меховой опушке, смахивая застрявшие соломинки, потом взял берет, который д’Оджоно ночью нахлобучил на голову деревянному св. Себастьяну, и подошел к окну взглянуть на погоду.

Окно выходило в узкий двор, поросший чахлой травой и окруженный дощатым забором, с конюшней в дальнем конце. И в этом дворе Бехайм, к своему удивлению, увидал Манчино: вооружившись ведром и скребницей, тот чистил пегую лошадь, вторая – буланая – была привязана рядом. Манчино трудился с превеликим усердием и не поднял головы, а Бехайму вновь почудилось, будто много лет назад он уже видел это угрюмое, изборожденное морщинами лицо. Но он не стал задерживаться на тусклом огоньке воспоминания, все его мысли были о девушке, из-за которой они с Манчино накануне вечером повздорили, незнакомка предстала перед ним как наяву, улыбаясь и потупив взор, шла она по улице Святого Иакова, и Бехайм погрузился в мечты.

«Что, если, – мелькнуло у него в мозгу, – спуститься сейчас к Манчино и отдать ему платочек, пускай вернет ей… она, конечно же, вспомнит, кто подобрал эту вещицу. А когда я снова ее встречу, она остановится или улыбнется мне мимоходом, ведь в Милане девушкам позволительны кой-какие вольности в общении с мужчинами, и я скажу… Да, но что я скажу-то?»

– Что Мне и Тебе, Жено?

Бехайм резко повернулся и, точно здесь произошло что-то необъяснимое, не мигая, воззрился на д’Оджоно, который громко произнес эти слова: художник будто прочел у него на лбу вопрос и ответил по своему разумению.