Мастер Страшного суда. Иуда «Тайной вечери»

– Что такое? Как это? – хрипло выдавил немец. – Что вы имеете в виду, о какой жене говорите?

– Сударь! – отозвался д’Оджоно, не прерывая работы. – Этими словами Спаситель обратился на браке в Кане Галилейской к Своей Матери: Что Мне и Тебе, Жено? Смотри Евангелие от Иоанна, в самом начале, глава вторая, ну а я придаю Спасителю на картине аккурат такую позу и жест, будто Он и произносит эти самые слова.

– Вот оно что. Так написано в Евангелии. – Бехайм облегченно вздохнул. – А вы знаете, сударь, там внизу, во дворе, один из ваших приятелей, тот, что вчера в «Барашке» грозил мне кинжалом.

– Кто грозил вам кинжалом? – осведомился д’Оджоно.

– Вы зовете его Манчино, а как он зовется по-настоящему, мне неведомо, – сообщил Бехайм.

– С него станется, – сказал д’Оджоно. – Ежели освирепеет, так и на лучших друзей идет с чем ни попадя, натура у него больно горячая. А в здешнем дворе его можно видеть об эту пору каждое утро, он чистит скребницей и выгуливает лошадей хозяина «Колокольчика», уж с кем-кем, а с лошадьми он обращаться умеет, Манчино этот, тем и зарабатывает себе суп на завтрак да несколько сольдо, которые проматывает потом с девками в публичных домах. Мы зовем его Манчино, потому что настоящего своего имени он сам не помнит, и, как говорит мессир Леонардо, вообще диковинная штука, что из-за повреждения мозговой субстанции человек способен начисто забыть свою прошлую жизнь…

– Об этом я вчера во всех подробностях слыхал от трактирщика, – перебил его Бехайм. – А теперь мне пора идти. Спасибо вам, сударь, за ваши благие дела, я никогда их не забуду, желаю вам также успеха в ваших трудах, и обдумайте хорошенько мой совет, вам это пойдет на пользу. Надеюсь, мы еще увидимся – в «Барашке» или когда я приду за моим дукатом, а пока, сударь, с богом, прощайте!

Он взмахнул беретом и вышел, затворив за собою дверь, на чьей наружной стороне брат Лука, не получивший от д’Оджоно двух карлинов, написал углем: «Здесь живет скряга».

– Делайте свою работу хорошо, чтобы потом не услышать жалоб, – благодушно произнес Бехайм, обращаясь к Манчино, ибо полагал, что это самый подходящий способ завязать разговор с трактирным и конюшенным поэтом, который занят чисткой лошадей.

Манчино поднял голову, увидел, кто перед ним, слегка скривился, но все же учтиво сказал:

– Доброе утро, сударь! Ну как, довольны ли вы ночлегом?

– Мне посчастливилось куда больше, чем я заслужил и мог надеяться. Не прояви художник, что живет наверху, – Бехайм показал пальцем на окно д’Оджоно, – христианского милосердия, нынче утром меня бы выудили из сточной канавы.

– А все потому, – заметил Манчино, – что для вас, немцев, все вина одинаковы. А ведь то, которым вас вчера потчевал трактирщик, кувшинами не пьют.

– Ваша правда, – согласился Бехайм. – Только разумение-то задним числом приходит. Нынче вы, однако, говорите со мною вполне здраво, а вчера напустились, как безумец какой.

– Потому что вы вчера, – объяснил Манчино, – упорно не желали прекратить разговор о той девушке, хотя я настоятельно просил вас об этом. Я не хотел, чтоб мои приятели пронюхали о дружестве и симпатии, питаемых мною к сей юной особе. Они же станут насмехаться и не преминут ославить бедную девочку на весь город. Вот и запомните на будущее, сударь: при моих приятелях ни слова об этой девушке!

– Неужто? – удивился Бехайм. – А мне они показались вполне солидными и добропорядочными людьми.

– Они такие и есть, такие и есть! – воскликнул Манчино, придерживая за повод вдруг забеспокоившуюся пегую лошадь. – Вполне солидные и добропорядочные люди. Не в пример мне. Я-то сам никогда не был ни солидным, ни добропорядочным, чего уж тут. Словом, приятели мои считают, что девушка, которая водит со мной компанию и даже просто здоровается, непременно одна из тех, чью любовь можно купить за деньги.

– Сказать по правде, на такую она вовсе не похожа, – сказал Бехайм, погруженный в воспоминания о девушке. – А если б оказалась из таких, сколько ни заплати, все было бы мало.

– Она красива и чиста, как розовый бутон, – объявил Манчино и опустил руку со скребницей в воду.

– И ростом высокая, и цвет лица у нее свежий, не какая-нибудь бледная немочь. Ничего не скажешь, девушка мне по нраву. Вы бы хоть намекнули, в которую церковь она ходит к мессе, а?..

– Значит, вы не только меня, но и Господа Бога сводником сделать решили? – вскипел Манчино.

– Сводником? – возмущенно воскликнул Бехайм. – Сударь! Имейте уважение к святым вещам! Надеюсь, мессу-то послушать не возбраняется? Или и тут от вашего брюзжания спасу не будет? Сводничество! С чего вы взяли? Я хочу вернуть ей платочек – она его утеряла, а я подобрал.

Он достал из кармана платочек льняного «боккаччино» и сунул его Манчино под нос.

– Да, платочек и правда ее. – Манчино осторожно взял платочек мокрыми пальцами. – Я сам подарил его ей на именины со скляночкой душистой эссенции. Значит, она его обронила.