Мастер теней

Пока озвучивались эти душераздирающие подробности, обвиняемый стоял, скрестив руки на груди, порой потирая подбородок, и ни единым движением, ниже словом не выказывая удивления или смущения. Как только чтение жалобных писем было закончено, главный бальи призвал его к ответу. С минуту помолчав, Бетизак заговорил.

— Монсеньоры, меня весьма порадовало то рвение, с коим вы отнеслись к благу славного нашего города Безье. И я ни в коем случае не держу на вас обиды, хотя для разрешения возникших у вас вопросов совершенно не обязательно было препровождать меня в суд под стражей. Достаточно было обратиться к моему повелителю герцогу Беррийскому, волю которого я свято чту и ревностно исполняю, и потребовать полной проверки ведомых мною счетов. Но, раз уж все мы тут собрались, я, с Божьей помощью, отчитаюсь перед вами.

Казначей говорил спокойно и с достоинством. Отняли поместье у бедной вдовицы? Во-первых, оно у нее далеко не единственное, во-вторых, она задолжала кругленькую сумму в королевскую казну. Выгнали семью из городского дома? Ничего, поживут в деревенском; а глава семейства пусть привыкает сначала рассчитываться с долгами, а уж потом спешить в славный дом к развеселым девицам. Недовольны купцы? Хм, вот это нехорошо… Придется им обращаться к его величеству королю Франции с жалобой на его же дядюшку. Ведь это герцог Беррийский приказал в кратчайший срок замостить главные улицы славного Безье, дабы не оскверняли городской воздух ни едкая пыль, ни нечистоты. Пришлось вводить налог на мостовые… а с кого прикажете его собирать? Уж не с нищих ли, молящих подаяния у городских ворот? Или, быть может, с кожевников, не высовывающих носа с окраин?7 А может все — таки с господ купцов, из чьих окон теперь можно любоваться на новехонькую мостовую?!.. Что же касается последних двух писем, то могу сказать, что означенное в них не в моей компетенции, и вам следует обратиться к сенешалям Бокера и Каркассона.

Бетизак закончил свою речь. В зале королевского суда повисло неловкое молчание, судьи переглядывались, никто не решался взять слово. Наконец, после невнятных перешептываний, главный бальи поднялся со своего места.

— Мессир Бетизак, вы сумели дать ответ лишь на ничтожнейшее число поступивших к нам жалоб, поэтому мы приговариваем вас к тюремному заключению на время ведения дознания. Стража, увести обвиняемого.

Как только опальный казначей был помещен в тюрьму, находившуюся в нижнем этаже недавно отстроенной башни-беффруа, судейские крючкотворы принялись с лихорадочной поспешностью изучать его бумаги на предмет утаенных от казны денег или каких-нибудь махинаций. Они обнаружили записи о таких огромных суммах, что, будучи вне себя от изумления, снова вызвали Бетизака в суд.

Бледный, весь в испарине бальи только и мог спросить:

— Бетизак, куда делись все эти деньги?

— Да и были ли они в действительности собраны? — добавил один из дознавателей.

— Были, — все с тем же спокойным достоинством ответил Бетизак, — Суммы сии подлинны и верны, и все сборы поступили монсеньору герцогу Беррийскому, пройдя через мои руки. По всем счетам у меня должны быть и действительно имеются подлинные расписки, они лежат в моем кабинете, в ларце черного дерева, ключ от которого я всегда ношу с собой, — с этими словами он снял с шеи серебряную цепочку с ключиком и протянул ее судьям.

Вскорости ларец был доставлен в зал королевского совета. Расписки действительно оказались подлинными, более того — суммы, собранные Бетизаком, и суммы, полученные герцогом, совпадали. И члены совета, и дознаватели были в замешательстве: казначея было не в чем обвинить, между тем, тайный приказ, который получили почти все, не позволял отпускать его.

— Господа советники, по моему смиренному мнению, обвиняемый Бетизак чист по всем статьям, по которым он держал ответ, ибо рекомый Бетизак ясно показал, что все сборы, на которые жалуется народ, поступили монсеньору Беррийскому: что же он может поделать, коль они были употреблены дурно? Не вижу ничего такого, за что обвиняемый мог быть осужден, — высказался, заметно волнуясь, главный бальи.

— Неужели? Значит, ваши глаза изменяют вам… или ваша совесть слепа от рождения? — этот голос, похожий на холодное масло, принадлежал мэтру Роже Грезийону, только что присоединившемуся к судьям.