Мастер войны

– Естественно, риторический, – улыбнулся Леон. – Но дело даже не в количестве трейских слов, а в том, что все они многозначны. И, если прибавить к этому все те символы, которые словно бы невзначай Канатчик разбросал в тексте песни, саму структуру сюжета, общее число слов и строф, сдвоенный ритм (а Эзра никогда и нигде им больше не воспользовался) и переменную, но не случайную длину фраз, то внутри вполне тривиальной истории возникает нечто совсем другое.

– Код? – уточнил Карл, промакивая губы кусочком белого хлеба.

– Несомненно, – не отрываясь от еды, подтвердил Леон. – Но при том, Карл, шифр не простой – из тех, какими в новое время и не пользуется уже почти никто.

«Значит, кто-то такими шифрами все-таки пользуется, я тебя правильно понял?»

– Песню пытались расшифровать несколько раз, – продолжал между тем Леон. – Во всяком случае, мне известно, как минимум, о четырех более или менее успешных попытках. Однако расшифровать полностью оказалось невозможно до тех пор, пока кое-кому не пришло в голову записать звуки загорских слов буквами трейского алфавита.

Карл уже тогда обратил внимание на то, что, рассказывая о песне Эзры Канатчика, Мышонок не упомянул ни одного имени. Ни одного. Это удивляло, но, впрочем, не настолько, чтобы встревожить или по-настоящему смутить. У всякого человека есть право на тайну. И у Леона оно, естественно, имелось тоже. Так что же спрашивать о том, о чем человек не желает говорить? Однако теперь – спустя годы и годы после этого разговора – когда Карлу была уже известна правда о том, кем на самом деле являлся его друг, все недоговоренности стали вполне понятны. Ну, кто еще, кроме Филологов, мог почуять неладное и заинтересоваться этой героической балладой? Кто еще мог ее расшифровать? Возможно, Геометры и Мельники, однако Мышонок не являлся ни тем, ни другим. Его Даром было слово, а не число или дух.

– И что же получилось после замены букв? – спросил Карл, подливая вино в быстро пустеющие кружки.

– Тогда обнаружилось еще сорок семь трейских слов, – как ни в чем не бывало объяснил Леон. – А сорок семь и девятнадцать, это уже шестьдесят шесть.

– Задон? – вот теперь Мышонку действительно удалось его удивить. – Неснимаемая печать?

– В принципе, да, – согласился Леон, отламывая кусок белого хлеба. – И это самое темное место во всей этой истории. Понимаешь, Карл, – он на мгновение поднял взгляд на Карла и как-то рассеянно улыбнулся, – то, что шестьдесят шесть – это Задон, известно всем. Да и само это слово появляется в тексте, как бы подтверждая именно такую трактовку. Но тогда непонятно, в чем тут смысл. Если все дело в намеке на шифр, как думают некоторые, то зачем нужно было шифровать еще и этот смысл? Или это указание на то, что в песне существует еще один тайный слой, добраться до которого нам пока не удалось? Все возможно. Но правильного ответа я не знаю.

«Зато теперь его знаю я».

– Любопытно, – согласился Карл. – И таинственно. Кому и зачем вздумалось скрывать тайное послание внутри сказки, которую на каждом углу распевал пьяный менестрель?

– Ну, что тебе сказать, – задумчиво протянул Леон, снова отставляя кружку с вином. – Было высказано предположение, что такова, собственно, и была цель отправителя. Такие песни – тем более, песня Канатчика! – имеют привычку долго гулять по миру. Возможно, умысел был именно в том, чтобы донести ее когда-нибудь и где-нибудь до ушей адресата. Не знаю, верно ли это предположение, но оно мне нравится. И логике не противоречит, если, конечно, представить, что они не знали где он, их неведомый адресат, находится.

«Или когда».

– Оригинальный ход, – согласился Карл. – И кто бы это мог быть? И что же в конце концов содержится в этом послании?

– Кому оно предназначалось, действительно неизвестно, – Леон пошевелил кружку пальцами, но пить не стал. – Я это тебе уже говорил. А вот про то, кто мог быть автором послания, кое-что сказать можно. Как раз в то время, когда Канатчик написал свою песню, он путешествовал по северу вместе с Василием Вастионом.

– Канатчик был знаком с Вастионом?

– Не знал? – усмехнулся Леон. – И не просто знаком. Они дружили, и по некоторым известиям, Вастион и был тем человеком, который впервые записал песни Эзры на пергаменте.

– Допустим, – не скрывая сомнения, согласился Карл. – Но учти, Леон, Вастион был всего лишь художником…

– Ты в этом так уверен, Карл? А что ты про него знаешь? Откуда он, например, был родом?

– Не знаю, – признался Карл.

О детстве и юности Вастиона действительно ничего известно не было.

– А то, что он был близок к иерархам храма Единого, ты знаешь?

– Нет, – покачал головой Карл, удивляясь, откуда все это может быть известно Мышонку. До сегодняшнего дня Карл был твердо уверен, что знает про историю живописи все, что вообще возможно знать. – Так Василий верил в Единого, но продолжал при этом писать богов и богинь Высокого Неба?