Мастер войны

– Так, – согласился Мышонок, на глаза которого навернулись вполне натуральные слезы. О чем он сейчас горевал? О несовершенстве системы власти или об утраченной возможности покатать во рту терпкую с фруктовой гаммой темно-красную влагу риенского? Трудно сказать. Скорее всего, понемногу того и другого. Таким уж он был, Леон из Ру.

– Но не все так плохо, – поспешил успокоить его Карл. – Одна бочка все-таки миновала магистратум, доставшись мастеру Гамсу, а жирный Маркус, надо отметить, должен мне кое-что за свой портрет, так что сегодня мы угощаемся с его стола.

Ругер подошел к корзинке, дожидавшейся своего часа на краю длинного стола, и театральным жестом сдернул салфетку. Ну, что сказать? Вкус Карла не подвел, и натюрморт получился на славу: две бутылки риенского, белые булки, посыпанные маком и обсыпанные белой пшеничной мукой, плоский голубоватый блин овечьего сыра с красными крапинками жгучего перца, темные, почти черные, леманские колбаски и, наконец, большой кусок сочной боннской ветчины.

– Там, внизу, есть еще изюм и яблоки, – не без удовольствия сообщил Карл, любуясь, между делом, как загорается в предвкушении знатной трапезы Мышонок. – И горный мед…

– Красный? – уточнил Леон чуть дрогнувшим голосом.

– Красный, – подтвердил Карл. – Почти оранжевый.

– Ты задумал черное дело, Карл Ругер, – покачал головой Мышонок, но взгляда от уменьшенной, но от того не менее прекрасной, копии рога изобилия не оторвал. – Ты решил уморить меня посредством моих же собственных пороков.

– Из коих чревоугодие – меньшее из зол, – засмеялся Карл. – Вперед, Леон! Но не забудь, с тебя причитается рассказ!

– Достоинства и недостатки суть две стороны одной монеты, – назидательно поднял палец Леон. Казалось, он был совершенно серьезен, и даже разыгравшийся при виде всего этого великолепия аппетит отступил в сторону, чтобы не мешать Мышонку говорить. – Чем бы мы были, если бы состояли из одних достоинств, Карл? Плоскостью, не имеющей глубины.

– Продай эту идею кому-нибудь из Геометров, – предложил Карл. – Насколько я знаю, даже у Стига нет определения объекта, имеющего поверхность, но не имеющего толщины. Точка есть, линия есть, а…

– А плоскости нет, – кивнул Леон. – Но то, что не имеет глубины, не представляет в моих глазах никакой ценности. Ты можешь представить поверхность, у которой нет другой стороны?

– Могу, – снова улыбнулся Карл и, вытянув из манжета кожаный ремешок, перекрутил его и, соединив концы обратными сторонами, показал Леону. – Изволь. Ты можешь провести пальцем по поверхности ремешка и убедиться, что сейчас у него всего одна сторона, а не две[20].

– Что за… – Мышонок провел пальцем по кожаной полоске, и брови его снова взлетели вверх. – Как ты это сделал?

– Но ты же все видел собственными глазами, не правда ли? А теперь убедился в моей правоте и на ощупь.

– Да, но… Постой! – Мышонок сиял. – У твоего ремешка все равно есть толщина.

– Нет, – покачал головой Карл. – Если нет другой стороны, но то и глубины нет. Представь, что поверхность этой кожаной ленты состоит из точек, у которых нет объема.

– Представить…

– Замени, для начала, кожу на шелк.

– Д-да… и что?

– А теперь на тончайший слой воды…

– Боги! – неожиданно взмолился Леон. – Сейчас я сойду с ума, и этот чудный паштет пропадет зря!

– Ерунда! – от души рассмеялся Карл. – Ты его будешь есть даже с петлей на шее.

– А вот про ужасы не надо, – сразу же поднял перед собой ладони Мышонок. – Не надо! А то у меня пропадет аппетит или испортится пищеварение.

– Ладно, не буду, – Карл примирительно улыбнулся и, достав из корзины одну из бутылок, оценивающе взвесил ее в руке. – Как полагаешь?

– Вот и славно, – сразу же согласился Леон и вздохнул с явным облегчением. – Разливай, и поговорим лучше о песне.

– А что с ней не так? – спросил Карл, откупоривая бутылку.

– А ты что, действительно, не знаешь?

– Не знаю, – спокойно ответил Карл, разливая вино по кружкам. На самом деле, кое-что он об этом знал, но именно кое-что. И только поэтому, собственно, и завел о ней сейчас разговор, предполагая, что Мышонок может знать много больше. И, разумеется, не ошибся.

– Чудеса! – Мышонок даже забыл о вине, глядя на Карла с выражением искреннего удивления, граничившего, пожалуй, с потрясением. – Ты меня не обманываешь?

– Леон, друг мой, – торжественно объявил Карл, не забыв, впрочем, поднять кружку, – клянусь богами и богинями, я говорю правду, истинную правду и ничего кроме нее.

– Ладно, – Леон задумчиво посмотрел на свою кружку и, неуверенно протянув к ней руку, поднял и взвесил в руке. – Возможно, я погорячился. Просто я привык, что ты знаешь все, а это не так. Всего не знает никто. Даже боги.

– Ты так думаешь? – было что-то в интонации Мышонка, что заставило Карла насторожиться.

– Я знаю, – улыбка сошла с губ Леона, и глаза его вдруг стали пустыми, словно смотрели сейчас куда-то, куда Карл, при всем желании, не мог заглянуть. А возможно, и не захотел бы, знай, куда смотрит его друг.