Мастера советского романса

Приводим для сравнения аналогичную интонацию из народного плача невесты-сироты[1]:

Разница, как видим, главным образом заключается в ритме, упорядоченном в композиторской мелодии и свободном в народном плаче.

В третьей строфе контрастирующие элементы, в соответствии с содержанием поэтического текста, переставлены, что придает замкнутость всей композиции.

[1] Пример заимствован из сборника В. Г. Захарова «Тридцать русских народных песен». М.-Л., 1939.

«стр. 103»

Таким образом, прокофьевские «песни для массового слушания» очень отличаются, при всей своей простоте, от обычных массовых песен. По средствам выразительности они приближаются к романсам, предвосхищая ту тенденцию к сближению жанров, которая очень четко обозначается в советской вокальной музыке в годы Великой Отечественной войны.

Нельзя не упомянуть и песен Прокофьева, написанных для детской аудитории, в особенности, одну из них - «Болтунью».

Непритязательную песенку для детской эстрады Прокофьев превратил почти в арию-скороговорку из комической оперы, в живой портрет веселой, озорной девчонки. Маленькая героиня «Болтуньи» воспринимается нами как младшая сестра Фроськи из «Семена Котко». В этой песне совсем нет нейтральных интонаций, каждая фраза раскрывает какую-то черту характера, какую-то особенность поведения. Здесь сосредоточена целая энциклопедия ребячьих интонаций: задорных и хвастливых («У меня еще нагрузки: по-немецки и по-русски»), лукаво-вкрадчивых («я тебе ирису дам!»), обиженных («это Вовка выдумал!») и т. д. Создавая свою комическую сценку, Прокофьев не лишает маленькую героиню и обаятельной детской восторженности, которая слышится, например, в ее словах о полете на стратостате…

Конечно, здесь, как и во многих других случаях, отчетливо слышны влияния Мусоргского (его «Детской»). При этом мы смело можем говорить о творческом развитии традиции: в отличие от «Детской», изумляющей взрослого слушателя своим тонким психологизмом, но далеко не всегда доходящей до детской аудитории, «Болтунья» превосходно воспринимается и взрослыми, и детьми. Причина в том, что индивидуально-характеристические интонации подчинены здесь обобщающей силе музыкального жанра песни-арии.

Поиски живых современных интонаций, точнее - интонаций, присущих советским людям, столь очевидны в песнях Прокофьева (немаловажную роль играет здесь и обращение к советской поэзии), что на их фоне три его пушкинских романса, относящихся к тому же периоду, на первый взгляд кажутся далекими от этих поисков. И действительно, это несколько иная линия твор-

«стр. 104»

чества. Если в песнях мы можем отметить тенденции, роднящие их с оперой «Семен Котко», то в пушкинских романсах, безусловно, есть зерна, которые прорастут в центральном произведении позднего периода - опере «Война и мир».

Первый романс - «Сосны» («Вновь я посетил») - это сосредоточенное размышление, рожденное знакомой картиной природы. Прокофьев не иллюстрирует поэтический текст и не пытается раскрыть подтекст, как это он делал в своих ранних камерных произведениях. Он только «вокализирует» пушкинские стихи, «читая» их медленно и размеренно. А фортепианная партия создает очень тихий, прозрачный фон - как звенящий шорох тех сосен, которые упомянуты в названии романса (и в тех строках стихотворения, которые остались неиспользованными) [1].

Романс этот не стал популярным и, вероятно, никогда не станет. Надо многократно вслушиваться и «впеваться» в него, чтобы его «услышать». Но самый факт обращения именно к этому стихотворению Пушкина знаменателен. Есть все основания предполагать, что стихи Пушкина, говорящие о возвращении в родные края, для Прокофьева ассоциировались с его собственными переживаниями и размышлениями. Романс этот - как страница из дневника; потому-то так скупы, предельно самоограничены его выразительные средства.

Совсем в другом духе два других романса, в которых Прокофьев стремится воссоздать самую атмосферу пушкинской эпохи. Заметим, что в годы, предшествовавшие столетию со дня рождения великого поэта, Прокофьев, без преувеличения, жил в этой атмосфере. Одно за другим создавались его «пушкинские произведения»: музыка к предполагавшимся драматическим постановкам «Евгения Онегина» и «Бориса Годунова», к фильму «Пиковая дама», в которых композитор ставил себе задачей «как можно глубже проникнуть в истинный дух Пушкина». И тем не менее романс «Румя-

[1] Инструментальный «фон» романса кажется нам звуковой аналогией пушкинских строк:

Знакомым шумом шорох их вершин

Меня приветствовал.

«стр. 105»

ной зарею покрылся восток» нельзя признать удачей. Стилизованная пастораль, нарочито наивная, но с угловатостями и «зазубринками», тоже нарочитыми, она не соответствует духу поэзии Пушкина (кстати, и самое стихотворение лишь приписывается поэту).