Мать

В исключительно торжественной обстановке прошло приобщение ребенка к новой семье и дому. От самой церкви процессию возглавляли сельский старейшина вместе с мамой и девочкой, а за ними потянулись остальные. Наши собственные родственники и родные нашей новой сестры внушительной толпой сопровождали нас прямо до дверей дома. На пороге старейшина поднял девочку высоко над головами, как бы демонстрируя её всем присутствующим, затем громогласно спросил:

– Кто из сродников, своячениц иль родителей ребёнка полагают себя самих важней для девочки, чем Деспина, покойного Михаила супружница, и ихние дети?

Отец девочки выглядел совсем бледным и, потупив взгляд, уныло глядел перед собой. Его жена, уткнувшись в мужнино плечо, тихо рыдала. Мою же маму всю, казалось, трясло на нервах – а вдруг кто запротестует и враз разрушит её счастье! Однако никто не решился ответить старейшине. Тогда девочку в последний раз дали родителям на руки: они обняли, поцеловали ребёнка и удалились навсегда вместе со своими родственниками. Сельский старейшина в компании уже нашей родни был приглашён на застолье.

С того самого момента мать пестовала приёмную дочку, окутав её таким теплом и заботой, какой мы не удостаивались даже в самые лучшие годы. Меня в скором времени отправили учиться, я был далеко и часто скучал по близким. Мои братья в изнурительных трудах и нередко без сна и отдыха обучались ремеслу в подмастерьях, а чужая нам девочка чувствовала себя в нашем доме хозяйкой, словно в своём собственном.

Скромных доходов, что приносили братья, хватило бы на то, чтобы дать матери хоть недолгую передышку, но та вместо отдыха всё копила приданое для приёмной дочки и продолжала в поте лица заботиться о ней. Я о многом даже и не догадывался. Ещё до того, как мне посчастливилось вернуться, мать успела вполне позаботиться о чужом ребёнке: вырастить, воспитать и даже отдать её замуж, окружив всецело материнским вниманием, будто та была истинным членом нашей семьи.

Свадьба, с которой, кажется, сознательно поторопились, стала истинно радостной новостью для братьев – освободившись от мучительного бремени на сердце, они наконец вздохнули с облегчением. И отчасти были правы: девочка не только никогда не питала к ним подлинно сестринских чувств, но и напоследок ответила неблагодарностью женщине, что нянчилась с ней сызмальства и подарила столько нежности и любви, какой зачастую не получают и родные дети.

А потому были на то причины, когда, провожая сестру в её новый дом, братья не испытывали ни капли сожаления и очень надеялись, что и мама вынесла важный урок из всего пережитого. Но каково ж было удивление, когда однажды, почти сразу же после свадьбы приёмной дочки, мать снова приносит в семью девочку – совсем кроху, ещё в пелёнках!

– Несчастная девчушка! – произнесла с умилением мать, склонившись над дитём и бережно сжимая его в своих объятиях. – Мало того, что, ещё не родившись, отца потеряла, а тут и мать её померла – совсем сиротой сделалась. Ну и как ей теперь – не пропадать же! И с чувством еле скрываемого удовлетворения при столь несчастливых для малышки обстоятельствах она с восторгом предъявила свою добычу онемевшим от изумления братьям.

Сыновье почтение было, конечно, велико, да и авторитет матери непререкаем, но бедные мои братья оказались так сильно разочарованы произошедшим, что не постеснялись выразить своё неудовольствие: сначала уговорами, а под конец уж настаивали, чтобы мать отказалась от своих намерений. Мать не поддавалась. Тогда братья в открытую заявили, что не желают тратиться на чужого для них ребёнка. Страсти накалялись.

– А мне и нет надобности в вашей помощи! – словно отрезала мать. – Я сама буду работать и выращу девочку, как вырастила и вас. А уж когда Георгий вернётся, то и приданое ей соберёт и замуж её выдаст. А как вы думали?! Он мне это пообещал: "Я тебя, мамочка, не брошу, и дочку твою буду поддерживать!" – Вот! Так мне и сказал, дай-то бог ему здоровья!

Мама имела в виду меня, и обещание такое я ей действительно давал, но произошло это ещё в моём далёком детстве, задолго до всех этих событий.

В те годы мать подолгу трудилась в полях на непосильных, почти каторжных работах, стараясь прокормить всех нас вместе с нашей первой приёмной сестрой. На каникулах я неотлучно находился рядом, сопровождал её, играя где-то поблизости, пока она копала и полола почти целыми сутками, не разгибаясь. Как-то раз мы средь дня возвращались с поля, мама была вынуждена сделать перерыв из-за чрезвычайной жары, в которую почувствовала себя так плохо, что чуть было не потеряла сознание. По дороге нас застал жуткий ливень, какие случаются после палящего зноя, когда крепко ма́рит, по привычному выражению наших селян. Мы были уже невдалеке от дома, нам оставалось перейти горную речушку, но из-за дождя она наполнилась и угрожающе бурлила. Мама хотела взять меня к себе на плечи, но я наотрез отказался:

– Да ты ж чуть было сама в обморок не рухнула, нешто меня удержишь?!