Мать

К счастью, те дурные новости, что приходилось выслушивать маме не были правдой, и когда, наконец, после долгого отсутствия я вернулся в родной дом, у меня появилась возможность исполнить данное ей обещание, хотя по причине её скромного и незамысловатого быта для этого потребовалась лишь самая малость. Однако, вопреки её ожиданиям, к её новой приёмной дочке я совсем не был расположен, наоборот, с первых же минут проявил полное равнодушие и даже неприятие.

По правде сказать, я вовсе не был против этой её слабости и столь странной материнской привязанности к чужой девочке – мне это казалось вполне понятным и даже находило сочувствие в моей душе. Я и сам ни о чём так не мечтал, пожалуй, как, вернувшись домой, повстречаться со своей приёмной сестрой. Мне живо представлялся её добрый, весёлый нрав и нежная сестринская забота, которой она сумела бы изгнать прочь неприятный осадок от одиночества и мытарств, что мне пришлось пережить на чужбине. В то же самое время я питал надежду впечатлить сестру рассказами об удивительных путешествиях и странах, о своих достижениях и тем, что готов ей преподнести любой подарок на её вкус – всё, чего она ни пожелает! А главное, быть рядом, сопровождать её повсюду, собрать ей достойное приданое и наконец радоваться и танцевать в день праздника на её роскошной свадьбе.

Сестра мне представлялась прекрасной и обаятельной девушкой, умной и одарённой, внимательной, образованной и рукодельной, украшенной многими-многими добродетелями. За годы моих странствий мне не раз посчастливилось встречать таких в семьях горожан. Но что же вдруг вместо всего этого я обнаружил у нас дома?! Моя новая приёмная сестра была ещё совсем мала, очень болезненна, некрасива собой, весьма недружелюбна, но страшнее всего было её слабоумие, настолько очевидное, что с первого же момента вызвала у меня острую неприязнь.

– Очень прошу, верни её обратно, – начал я уговаривать маму, – отдай Катерину назад, если мы ещё тебе дороги. Заверяю тебя, я обещаю, что найду тебе в столице красивую, умную девочку, которая станет душой и украшением нашего дома!

Не скупясь на восторженные эпитеты, я пустился расписывать ей сиротку, что собирался привести, и отчаянно убеждал, что именно такая, она станет всем нам дорога и по-настоящему близка.

Взглянув на маму, я с удивлением обнаружил, что по её бледным щекам текли редкие слёзы, а смиренный её взгляд был полон удручения и тихой скорби.

– Эх, а я так надеялась, что уж хотя бы ты полюбишь Катерину, – произнесла она разочарованно, – но теперь понимаю, как ошибалась! Ты, как и твои братья, – им, видишь ли, она совсем не нужна, а ты себе другую сестру приметил! А чем же тебе эта виновата, что такой вот уродилась?! Ну а если б наша Анюта была дурнушкой и слаба умом, ты б её тоже из дому выставил, а взял бы новую – умную и красивую?!

– Ну что ты, мама, такое говоришь! Конечно же нет! – выпалил я. – Она твоим родным ребёнком была, как и я. А эта – кто она тебе? Она же всем нам чужая!

– Нет! – уже навзрыд прошептала мама, но тут же совладала с собой. – Нет, не чужая она мне! Это мой ребёнок! Ей только три месяца было, когда я приняла её от умирающей матери. Малышка от слёз надрывалась, а я ей грудь свою давала, чтоб хоть чуточку бедную успокоить. И в пелёнки ваши кутала и в кроватке вашей убаюкивала. Это моё кровное дитя и ваша сестра!

Последние свои слова она произнесла настолько твёрдо и непреклонно, а посмотрела на меня таким решительным взглядом, готовая дать отпор, что я и не осмелился что-либо возражать. И мама вновь безрадостно опустила глаза и продолжила вслух голосом болезненным и подавленным:

– Ничего тут не поделаешь! А мне разве не хотелось, чтобы она красивой была?! Нет, не дождусь я никогда искупления! Это Господь такой её сделал, чтобы терпение моё испытать, а там и прощения мне наконец заслужить. Слава Богу за всё!

После этих слов, мама опять неслышно зарыдала, оставаясь неподвижной ещё некоторое время при нашем полном обоюдном молчании.

– Мама, тебя что-то тяготит, мучит. Прошу, не сердись! – осторожно обратился я к ней и поцеловал её руку, чувствуя потребность извиниться.

– Да! – неожиданно ответила она. – Есть у меня на сердце тяжёлая тайна – очень тяжёлая, сынок! До сих пор об этом только своему духовнику и могла поведать. А ты и впрямь взрослый совсем стал, выучился, а совет зачастую даже получше любого священника можешь дать. Прикрой, будь добр, дверь и выслушай, что расскажу тебе. Глядишь, что-то утешительное мне подскажешь, а то просто сумеешь меня понять, да и Катерина вдруг не чужой тебе покажется.

Эти слова и то, как они были произнесены, заставили нервной оторопью содрогнуться моё сердце: что же это за тайна у матери, и почему только мне, а не братьям? Обо всём, что произошло в моё отсутствие, мы уж поговорили. И о жизни её прошлой мы ни раз слушали от неё же самой. Что же такое она до сих пор скрывала от нас и о чём только духовнику своему могла открыться?