Мать

Испуг и переживания смешались во мне, и когда я вновь присел рядом с ней, ноги мои размякли и колени пронзала дрожь, а мать сидела, повинно склонив голову, словно перед строгим судьёй и под бременем тяжкого преступления.

– Ты ведь хорошо Анюту нашу помнишь? – спросила она меня после непродолжительного молчания.

– Конечно, мама! Разве ж возможно забыть – моя родная сестра у меня на глазах скончалась.

– Да, я тоже помню! – с сокрушением пробормотала мать и снова задумалась. – Она не была моей единственной дочерью! Ты на четыре года младше Михаила, а ему только годик был, когда я родила свою первую дочку.

Это случилось в то же лето, когда наш мельник Фотий женился. Покойник отец очень просил его подождать со свадьбой сорок дней, чтоб и я после родов тоже могла присутствовать свидетелем на его венчании – уж больно хотелось порадовать меня праздником, вытащить в люди. Бабушка твоя не очень-то меня и пускала, пока я в девицах ходила.

Утром мы жениха с невестой повенчали, а вечером нас на свадебное застолье пригласили: музыканты без устали играли, во дворе длинные столы с закусками накрыли, гости молодым вином в избытке угощались – даже с окрестных сёл народ поздравлять собрался, всем миром гуляли и веселились. А отец твой раззадорился, настроение приподнятое – он мне частенько таким вспоминается. Подходит, платок мне свой протягивает – на перепляс вызывает. Когда твой отец хороводил, сердце мое млело и таяло, а по молодости я и сама танцевать очень любила. Ну а как мы в круг парой вышли, так и все остальные за нами потянулись, но мы с твоим отцом дольше и красивее всех танцевали.

Уже ближе к полуночи было, когда я отца в сторонку отвела и напомнила ему тихонечко:

– Дочка вскоре проснётся, и уж грудь ныть начала – мне никак нельзя дольше оставаться. А здесь при всех я и покормить толком не смогу, да и в платье моем праздничном совсем мне не сподручно. Ты, говорю, ежели хочешь, оставайся, ещё с людьми побудешь, а мы с ребёнком домой пойдем.

– Да ты не переживай так, жена – ласково приобняв за плечи, стал успокаивать меня отец. Давай-ка ещё и этот танец вместе, а потом сразу же домой. И я тоже уж подхмелевши, пора мне и честь знать.

Как закончился танец, мы домой и засобирались. А жених в нашу честь даже музыкантов с нами отправил до развилки проводить – это на полпути до дома, а там уж мы и сами кое-как потихоньку дотащились: впереди с фонарём нам дорогу освещал дворовый, а отец одной рукой люльку обнял, другой меня за руку поддерживал.

– Совсем утомилась, бедная! – всё жалел он меня.

А я и не скрывалась, что тяжко мне было, чего уж тут таиться?!

– И всё же зря я тебя потянул столько танцевать! – не переставал сокрушаться отец. – Ну ты потерпи еще чуточку, и мы уже дома, а постель я сам приготовлю.

– Ничего, родной, – старалась я его успокоить, – уж очень тебя хотелось порадовать, а завтра, бог даст, и отдохну.

И вот мы добрались до дома. Пока отец стелил кровать, я поменяла пелёнки и покормила дочку. Мишуту мы оставляли с сиделкой, и они оба уже спали. Вскоре улеглись и мы. Средь ночи показалось, что дитё заплакало: "Бедняжка! – подумала я, – наверное плохо поела". Поначалу пристроилась у её кроватки, чтобы покормить, но такой уставшей я была, что еле самой усидеть получалось, а держать-то и подавно не в силах, тогда и решилась положить её возле себя, а сама к ней бочком прилегла, дала грудь и тут же забылась сном.

Даже и не знаю, сколько времени потом прошло, но помнится, что лишь только забрезжил рассвет, я собралась её обратно переложить. Беру дитё на руки, и что же – она даже не пошевелится! Разбудила тут же отца, ребёночка распеленали, на ручки и ножки дышали, носик тёрли – ничего! Мёртвой уже была!

– Заспала ты, жена, нашу дочурку! – словно приговором произнёс отец и сам разрыдался.

Комом в груди подступили слёзы, и я истошно и обречённо завыла во весь голос.

– Цыц! Замолчи, прошу! – вдруг набросился на меня отец, больно стиснув твёрдой ладонью рот. Что ты вопишь, корова?! Что разоралась?! Может, хочешь, чтоб соседи к нам сюда толпой сбежались?! Чтобы всем миром тебя ославили: напилась, мол, мать пьяной и ребёнка насмерть задавила?!

Таким страшным мне сделался, прости его господи! Три года как с ним вместе прожили, и худого словечка от него ни разу не слышала, а тут вдруг такое… А ведь как прав был, родимый, да упокоится он с миром! Узнай народ о случившемся, как оно на самом-то деле, – земля у меня под ногами горела бы, и от проклятий людских никогда бы не отмылась.

А что изменилось?! Греху-то, куда ему подеваться?! Как похоронили мы малютку, только из церкви возвернулись, уж ничто боле в горе моём сдержать меня не могло.