Мать (CИ)

- Не заросло, вроде, - сказал он, издали заметив отцовское надгробие. - Да и с чего бы ему зарасти? Трава-то только попёрла.

Они протиснулись меж бетонных и чугунных оград к могиле. С чёрного, будто пластикового, обелиска, взирал отец: кудрявый, с открытым взглядом, в костюме и при галстуке. Гаев его таким и не помнил. При слове "отец" в памяти всплывал вечно хмурый, сутуловатый, с язвительной насмешкой, человек, постоянно ругающий Ельцина.

Отца надломил крах Союза. Он всегда сторонился партии, но не по причине диссиденства, а наоборот - в силу слишком уж глубокой веры в коммунизм. "Партия - это сплошные проходимцы, - говорил он. - Ни одного идейного не осталось". Сначала надеялся на Горбачёва, потом - на Ельцина. А когда не выручил ни тот, ни другой, впал в чёрную немочь.

"Всех их расстрелять, как при Сталине, - рычал он, слушая новости по телевизору. - Вот орут: "Гулаг, Гулаг!". А куда ещё этих Березовских девать? Вор на воре! Кто больше хапнет, тот и прав. При Союзе я был специалистом, без пяти минут начальником партии. А теперь? Охранник на стоянке, продавец всякой дребедени. Спасибо господам дерьмократам за их говённую свободу. Всё развалили! Великую державу спустили в толчок!".

Переживая крах своего мира, в жизни он видел только плохое. Даже случайные удачи не могли ободрить его. Гаев подозревал, что ему просто было так удобнее: чем столбить себе место в новой реальности, работая локтями, проще предать всё анафеме и остаться на дне. Таким образом, отец чувствовал себя благородно, ничего не делая. Он вообще был лентяем и меланхоликом. Если чего-то добивался, то ненароком, сам не ударив палец о палец. Даже свою трёхкомнатную квартиру, которой периодически козырял перед матерью в Якутии ("Ответственный квартиросъемщик - я, а не ты! Захочу - и свалю от тебя в Москву"), умудрился второпях поменять на двухкомнатную так, что пролетел мимо доплаты. Будто горело ему. А главное - зачем он вообще её менял?

- Володя, выдергай траву, - сказала маманя. - А я землю разровняю. - Она взяла маленькие грабли.

Гаев скинул куртку, повесил её на ближайший крест и натянул перчатки.

По асфальтовой дорожке проехал какой-то мужик на велосипеде.

- Заменить ограду не надо? - крикнул он. - Гравий насыпать?

Маманя махнула рукой.

- Нет, не надо, спасибо.

Отец жил в ощущении свершившейся катастрофы. Уверенный, что дальше будет только хуже, рьяно копил на чёрный день, хотя деньги тогда обесценивались еженедельно. Из принципа не покупал ничего нового, кроме одежды, воспринимал всерьёз анекдот: "Вам чай с сахаром? Тогда руки мойте без мыла". Сам чинил мебель в квартире, ремонтировал дышавший на ладан телевизор "Электрон", латал прохудившийся унитаз. Гаев подозревал, что и новый брак он заключил главным образом для того, чтобы не платить за жилплощадь. Из тех же соображений ходил только в бесплатную поликлинику, где, отстаивая часовые очереди, ругал вместе с бабушками правительство. Однажды пошёл лечить зуб, а у врачихи не нашлось анестезии, и она поставила пломбу на оголённый нерв. Отец вернулся взъерошенный, красный, целый день стонал и глотал "Нурофен". "В жизни больше к этой садистке не пойду", - клялся он. И действительно, преодолев себя, в следующий раз обратился в частную клинику. На беду, там подрабатывала та же врачиха. Отец вышел от неё с остановившимся взором и прямой спиной, и, не переобуваясь, прямо в тапочках ринулся на улицу. Бахил тогда не водилось, пациенты, как школьники, приносили сменную обувь с собой. "Вот они, ваши кооператоры", - скрипел он, когда опять смог говорить.

Потом грянул девяностой третий год, отец сутками просиживал у ящика, следя за борьбой Ельцина с Верховным советом. "Сейчас свалят алкаша, и народ поднимется", - пророчил он, пока маманя красила переводной бумагой меховую шапку и относила в секонд-хенд свитера из ангорки". "Я тебя прошу, Витя, только сам не лезь, - умоляла маманя. - Ведь посадят и не выкупишь тебя". "Ладно, ладно, - отмахивался отец. - Поглядим ещё". Он и не полез. Подвело сердце.

"Как же нам дальше-то быть, Володя?" - причитала маманя, когда врач из скорой констатировал смерть.

Гаев не знал. Он смотрел на неподвижное отцовское тело, на его бескровное лицо, и почему-то не чувствовал никакой боли. Отец лежал на правом боку, ладони его свешивались с дивана, а рядом, в кресле, сидел агент похоронной службы и деловито объяснял, что сейчас надо пойти в поликлинику и получить справку о смерти, а потом уж он всё сделает сам, не беспокойтесь, пожалуйста, только скажите, на каком кладбище хотите похоронить.

"Господи, что ж это такое? - вздыхала кучерявая медсестра в поликлинике, выдавая свидетельство о смерти. - Уже десятый за три дня. Такого и при перестройке не было. Народ мрёт, как в войну". "Война и есть, - сказала какая-то женщина, явившаяся за справкой о травме. - Зарплату по пять месяцев не платят. Это как называется? Хотят, чтоб мы все тут передохли".