Мать королей

– Возьми это кольцо, – сказал он, – это самая дорогая для меня памятка из всех. Я никогда не снимал его с руки. Отдашь это кольцо Збышку, епископу Краковскому, пусть он его после меня спрячет, и пусть простит меня, если я в возбуждении действовал против его требований. Если я обидел его, пусть забудет. Ему я поручаю память о душе моей, королевство, вдову, сыновей… особенно старшего… отдаю ему в опеку всё, пусть помнит, что я своих милостей ему не жалел.

И уставший, но спокойный, он сомкнул веки.

Последняя ночь обещала быть ранней – а была она в последние дни мая. Умирающему пели ещё соловьи на деревьях, окружающих дом… Комната снова наполнилась медленно наплывающими людьми. Каждый хотел поглядеть на умирающего и ещё с ним попрощаться. Слабеющими глазами он тоже по одному прощался со своими верными слугами, иногда обращаясь к ним с каким-нибудь невнятным словом. У всех на глазах были слёзы, будто теряли отца.

Ксендзы прочитали последние заупокойные молитвы, движение губ показывало, что он повторял их за ними.

В окна смотрели первые лучи рассвета, когда король спокойно испустил дух, словно заснул после долгих трудов.

В комнате царила тишина, прерываемая рыданием присутствующих. Ксендзы опустились на колени, читая первого «Ангела Господня» за его душу.

Так окончил мечтой о соловьином пении этот король чистого сердца, простого духа, который пытался справиться с непосильным бременем правления огромным государством, ещё необъединённым, – и не мог. Бедному мученику, ребёнку пущ, тоскующему по лесу, по свободе, приходилось быть невольником долга, скованному золотым обручем, который окружал его чело.

Смерть этого человека, который королём был уже только по названию, как гром, полный угроз, разнеслась по осиротевшей стране. Один епископ Збигнев мог теперь справиться с бременем безвластия, а тот был по дороге в Византию.

К счастью, и он, и канцлер Конецпольский остановились в Познани. Той же ночью гонцы скакали к королеве и к нему.

В Кракове ничего не позволяло предчувствовать новость, которая должна была упасть на вдову; король покинул её вполне здоровым и весёлым, потому что, проведя всю свою жизнь в постоянных разъездах по стране, только в дороге чувствовал себя свободным, и мог радовать людей и себя маленькими подарками. Весна обещала быть прекрасной. Королевичи со своим магистром и надзирателем сидели за книжками или радостно играли во дворах. Сонька радовалась, гдядя на них.

Вдруг как бы дрожь пробежала по городу. Раздался некий голос, неведомо откуда, неизвестно, кем принесённый, – король умер!

Таинственно шептали друг другу на ухо, не веря. Кучки людей собирались на рынке и рассеивались по домам. Нельзя было проследить, человек или ветер принёс жалобную новость. Несколько всадников промелькнуло через город к замку.

Через мгновение ударили глухо колокола.

Никогда значение одного человека, на которого народ возложил все свои упования и судьбы, который представляет собой государство, не чувствуется сильней, чем тогда, когда внезапно вождь этого народа умирает. При жизни он может не иметь власти, потерять силу, переложить их на других, в минуту исчезновения и смерти кажется, будто лопнуло звено, которое всё объединяло и держало.

Спокойная королева Сонька была занята своими ребятами, которые в нижней комнате замка сидели у открытого окна, один за книжкой с Котем, другой – с Рытерским, играя наполовину маленькой сабелькой, наполовину большими буквами, которые ему тот показывал и объяснял.

Во время учёбы королева так часто приходила присматривать за детьми, расспрашивать учителей и, слушая, учиться сама. Книги и науки её живо интересовали; она знала, как они важны для сыновей, а постоянное пребывание на дворе образованных иностранцев привило ей необходимость изучать языки и образование в целом.

Не раз она с болью сознавала, что немцы особенно смеются над польским варварством, хотя у них также учёба не была больше распространена и заключалась в тесном кругу духовных лиц, клириков, канцелярских писарей и общением с ними более образованных магнатов.

Поставить своих сыновей наравне с самыми образованными людьми той эпохи и в целом распространять просвещение, очагом которого была развивающаяся Краковская академия, стало излюблинным делом королевы с того времени, как дети начали подростать.

Добродушная простота Ягайллы, которому приходилось то и дело использовать других, будучи неосведомлённым во многих вещах, пробуждала в ней желание, чтобы Влодек и Казко были более самостоятельными.

Поскольку в те времена мудрость текла и основывалась на знании Священного Писания, а до сих не было его перевода на польский язык, королева первая для себя и сыновей из славянской и чешской Библии велела приготовить польский перевод.

Также красноречивый ксендз Павел из Затора начал для неё каждое воскресенье читать проповеди на Вавеле по-польски множеству людей, которые слушали его с воодушевлением.