Мать королей

Но в эту эпоху ещё не обращались к самой природе, спрашивая о её тайнах; сперва хотели знать то, что люди старины о ней изучили и оставили. Изучение тонуло в книгах, а то, о чём они рассказывали, принимали с уважением, не подвергая критики. И магистр Грегор тоже, вместо того, чтобы смотреть в небо и на людей, смотрел и погружался в книги.

Это был уже старый человек, сгорбленный от корпения над рукописями, с пергаментным лицом, с впалыми глазами, чужой для мира, погружённый в себя и писаннную мудрость.

Небогатый, всякие деньги, какие у него были, он обращал на приобретение рукописей, до которых в то время были жадны все, которые переписывали; платили как за реликвии и драгоценности.

Бедняга часто повторял пословицу: продай плащ и покупай книгу (Vende pallium, eme libros), но у него не было даже плаща для продажи и должен был сократить затраты на еду.

Его жилище носило на себе все черты современной, энциклопедической, неупорядоченной работы, которая ищет во всех сферах какой-то лучик света.

Стопками лежали рукописи самого различного содержания, рядом с ними астролябии, в банках хранились чудовищные существа, чучела животных, стянутые с них шкуры, засушенные цветы, переписанные формулы разных тайн.

А оттого что у магистра Генриха были только две комнаты, а в той, в которой работал, ел обеды, которые ему приносили, потому что за общий стол он редко мог сесть, среди рукописей также были видны и глиняные мисочки с костями рыбы, остатками каши, крошками хлеба.

Среди этого внешнего беспорядка, которого никакая рука профана коснуться не смела, магистр Генрих один был как дома. Знал он о любом клочке бумаги, о малейшем фрагменте, даже о странице, на которой перестал читать и заложил её закладкой.

Посетители, не исключая мальчика, бедного студента, который служил магистру, должны были держаться на пороге и не входить дальше в этот лабиринт столиков, пюпитров, полок и сундучков, касаться которых кому-либо было запрещено.

Также учёный не любил гостей и навязчивых, каждая минута была ему дорога, потому что от тех, кто к нему ломились, он ничего узнать не мог. Однако неизбежным последствием славы было то, что в дверь его часто стучали. Более значительные семьи хотели иметь гороскопы новорожденных, а магистр Генрих слыл не только опытным астрологом; утверждали, что то состояние духа, в каком он постоянно пребывал, выработало в нём дар пророческого ясновидения. Хотя он меньше в себе это ценил, знал также хиромантию и науку гадания по руке, на которой не для всех читаемым почерком может быть написана судьба человека.

Мало общаясь с людьми, он имел прекрасный дар узнавать характер по лицу, и впечатление, какое они на него производили, редко подводило.

Мы, что живём в остывшем веке, который вырабатывает в нас иные функции, а многие, развитые раньше под влиянием времени, стирает, можем улыбаться над этими пророческими видениями, какие раньше были у людей, однако тем не менее они были возможны и дар ясновидения у них был отменный.

Таким слыл и магистр, учёный Генрих Чех. Но эта его учёность не только не остужала сильной набожности, но была в очень тесной с ней связи. Религиозные практики служили ей стимулом для выработки сил, для поддержания их в постоянном напряжении. Молитва и просьбы вызывали у него подобие лихорадки, которая усиливала умственные способности.

Во время этих событий, театром которых был Краков, – совещаний по поводу выбора и коронации молодого короля, его восхождение на трон, торжества, сопровождающие обряды, а позже ликований и восхвалений сената, который тем временем должен был обдумать правительство для Польши, – он сидел взаперти. Он ничего не видел, а слухи о том, что делалось в столице, доходили до него отрывистые и мало волновали.

Учёного гораздо больше интересовало, в каком отношении стояли планеты, в каком доме находилась каждая из них, и объявляли ли аспекты конъюкцию или оппозицию, кто правил: грустный и холодный Сатурн, или влажная и печальная Луна, или пылающий и сухой Марс, или благословенный и ясный Юпитер.

Склонившись над своими расчётами или над старыми рукописями, магистр Генрих едва знал, что королевство получило нового государя.

В столице уже затихло, гости разъехались и мир обещался на земле равно, как на небе, когда одного августовского дня в дверь магистра Генриха постучали; он как раз был занят рукописью, которая его очень интересовала. С неохотой и грустью он поднял голову, что-то невразумительно пробормотав, встал со стула, на котором сидел согнувшись, и увидел в двери важного мужчину средних лет, в облачении клирика надлежащего сана.

Посетитель был ему незнаком, хоть магистру Генрих показалось, что он когда-то уже видел это лицо. Осанка и одежда говорили, что, должно быть, он занимал не последнее положение. После христианского приветствия учёный скромно ждал, чтобы гость объявил ему о цели своего визита.