Мать. Мадонна. Блудница. Идеализация и обесценивание материнства

Начнем с «проституции как способа решения проблем». Разнородные статистические данные сбивают с толку, что отражает суть этой проблемы — замалчивание инцеста. Слоун и Карпински (Sloane & Karpinski 1942) обнаружили, что каждая третья женщина, пережившая инцест, становится впоследствии проституткой. Гэнон (Gagnon 1965) выявил, что у восьмидесяти процентов исследованных им женщин наблюдались серьезные сексуальные расстройства, в том числе и проституция. Пятнадцать процентов исследованных Лукьяновичем (Lukianowicz 1972) жертв инцеста стали проститутками. Гудвин приводит следующие данные: «При изучении проституток было отмечено, что пятьдесят девять процентов из них являются жертвами инцеста» (Goodwin 1982, р. 4). Питерс (Peters 1976) также указал на то, что проституция является продолжением инцеста. Джастис и Джастис рассматривают проституцию в ряду возможных последствий инцеста во взрослом возрасте и добавляют: «Занятие проституцией соответствует самовосприятию этих женщин: грязные, плохие, пригодные лишь для сексуальных утех» (Justice & Justice 1979, р. 188). Они также ссылаются на исследование двухсот проституток в Сиэтле, двадцать процентов из которых были изнасилованы в детстве родственниками, и на схожие данные из доклада чикагской полиции нравов: пятьдесят одна из ста трех опрошенных ими женщин отметили, что их первым сексуальным партнером был родной отец. Зилберт и Пайне (Silbert & Pines 1981) при исследовании двухсот несовершеннолетних и взрослых уличных проституток обнаружили высокую распространенность сексуального насилия в детстве: семьдесят процентов обследованных женщин рассказали, что пережитое ими в детстве сексуальное насилие в значительной степени подтолкнуло их к занятию проституцией. Как пишет Реншоу, у некоторых вовлеченных в проституцию женщин в детстве был сексуальный контакт с членом их семьи (Renshaw 1982). Эти данные столь противоречивы (двадцать, пятьдесят или семьдесят процентов), что они наверняка вызовут сомнения или будут говорить о сложности сбора точных данных.

Динамика инцеста учит девочек держать при себе важные и сокровенные тайны. Эти секреты трансформируются в такие примитивные защитные механизмы, как расщепление и отрицание. Окелл Джонс и Бентовим указывают: «Дети, подвергшиеся сексуальному насилию часто ведут себя в соблазнительной или сексуально-провоцирующей манере; для них это единственно понятный способ привлечь к себе внимание и, безусловно, еще одно следствие сформировавшегося у них отношения к сексуальному поведению как к должному» (Okell Jones & Bentovim 1984, р. 6). Их «всепонимание», готовность к самопожертвованию, вычурность и саморазрушительность может жестоко использоваться во взрослом возрасте ради «награды» за эту «новую сделку». Хорошо известно, что большинство жертв инцеста, «становясь взрослыми, могут выбирать агрессивных и деспотичных партнеров» (Ciba Foundation 1984, р. 16). Определяют ли эти полученные ранее «навыки» их судьбу?

Бентовим (Bentovim 1977) провел масштабное исследование, значение которого трудно переоценить. Оно продемонстрировало роль нарушений семейного функционирования в изучении, лечении и поддержке семей, в которых произошел инцест. Инцест в значительной степени определяется семейной динамикой.

Инцест провоцирует появление сильных эмоциональных реакций, поэтому многие психотерапевты могут забыть о своей терапевтической позиции и стать пристрастными. Контрперенос подвержен влиянию этих реакций — в подобных случаях мы обычно сопереживаем жертве и направляем гнев на насильника. Инцест — неординарное событие, и его жертвы вызывают у нас в известной степени собственнические чувства, а также заставляют считать себя особенными. В этой связи мы, с точки зрения жертвы инцеста, проникнуты всеми «добродетелями», дающими нам возможность понимать их лучше, чем все остальные. Если мы разделяем эту «веру», мы воспроизводим эмоциональную атмосферу инцеста, что приводит к вступлению в тайный сговор с насильником или с его жертвой. Мы склонны проявлять настолько больше сочувствия жертве, чем насильнику, что можем легко забывать или не замечать того, что насильники сами могли оказаться жертвами в начале своей жизни. Такое пристрастное отношение приводит к предубежденности, которая не оставляет шансов для досконального понимания этого феномена. Таким образом, жертва получает от нас сочувствие, но лишается шанса на точную оценку ситуации, поскольку происходящее в реальности в чем-то соответствует ее собственным бессознательным фантазиям. Лучше воспользоваться медицинской моделью и рассматривать всю семью как пациента, поскольку в противном случае мы легко становимся молчаливым участником сговора в системе, где право голоса имеют только жертвы. Подобная ситуация может привести к нежелательным последствиям все заинтересованные стороны, включая подвергшихся насилию детей.