Кошка послушалась. Вверх и вниз плавно двигалась игла, и Кошка вдруг поняла, что проталкивает под нее ткань. Оказать Богине такую личную услугу было честью, и на глаза навернулись слезы. И не важно, что она сшивала чужие жизни. Кому-то же надо это делать. Почему не ей?
– Думаю… если уж спрашивать… я бы спросила… Почему?
– Я не совсем уверена, что понимаю. До конца.
– Понимаю, – сказала Кошка.
Тогда Кошка собрала в кулак всю свою храбрость и спросила:
– А что важно?
И Кошка поняла, что в этот раз Богиня имеет в виду Хелен. Ужасно неприятно было узнать, что все, через что она прошла, все потери, страдания – и да, любовь – для настоящей истории были не столь важны. Что проживала она не собственную историю, а историю Хелен.
Но у нее не было выбора, и она это приняла.
А потом безо всякого перехода Кошка уже не спала, но сидела на кровати в своем номере и читала книгу в мягкой обложке. Она отложила ее и сказала:
– Со мной только что такая странная вещь приключилась – и вообразить трудно. – Она чувствовала, как из памяти испаряются подробности, но пока еще, ненадолго, улавливала их суть. – Мне явилась Богиня и объяснила, что жизнь, смерть и грезы – это три стороны одной монеты. А потом она…
– Пришло мне время умереть, – сказала Хелен. – Не пытайся меня остановить, я уже все решила.
Можно спасти кому-нибудь жизнь, но только на время.
Наконец после долго и опасного путешествия Кошка и Хелен добрались до Края Мира. Увязшие в межсезонье гостиницы, в основном зашторенные и с закрытыми ставнями; кондитерские и залы для патинко – они прошли мимо этой навязчивой мешанины, но как только ступили на пляж и повернулись к ней спиной, все исчезло. Налетевший с Океануса ветер оказался холоднее, чем им обеим бы хотелось. Но обе терпели и не жаловались. Дальше за морскими водами не было больше никакой суши, никакого дальнего берега, где могли бы в конце концов упокоиться холодные волны. Только бесконечное море, поднимающееся из ниоткуда, безо всякой конечной точки, вечно в движении.
Стоя на галечной полосе; слушая, как волны с грохотом врезаются в берег, а потом с шипением откатываются; чувствуя на лице соленые брызги, Кошка поняла, что Хелен собирается с силами – так дама ее поколения в юности подбирала свои нижние юбки. С тихим достоинством Хелен сказала:
– «Выйду на воздух. Может, задержусь немного»[150]
.– И что же, во имя семи адов, это значит? – спросила Кошка.
– Ничего, – со вздохом отозвалась Хелен В.
Меж ними разверзлась пропасть времени. Наконец Хелен сказала:
– Когда меня не станет, ты будешь по мне скучать.
«Ну да, конечно», – подумала про себя Кошка. А вслух сказала:
– Может, и буду.
После того как слова необратимо слетели с губ, она уже не была уверена, сказала ли их, только чтобы порадовать старушенцию, или это была правда, как она есть.
– Дай-ка я кое-что тебе расскажу, – сказала Хелен непривычно серьезным тоном. – Это я поняла, когда умерла моя мать. Готова? Крепись. Тебе от меня никогда не избавиться. Никогдашеньки. С таким же успехом ты избавишься от своего дракона, кошмаров, грез или прошлого. Если уж кто устроился пожить у тебя в голове, то никуда потом не денется. Станет частью тебя.
– Э-э-э?
– Именно. Оставляю тебе все свои мирские и духовные богатства. Удачи тебе в поисках, а если они увенчаются успехом, еще больше удачи понадобится, чтобы отличить одно от другого.
Кошка мысленно закатила глаза:
– Вот уж по твоему нескончаемому тявканью я точно скучать не буду.
– Тише, дитя мое. Забудь все, что я сказала. Уверена, через неделю ты и не вспомнишь, кто я такая.
– Если бы.