Математик Боя. Становление легенды

— Да, командующий… Это… Это чакра Биджу.

— Значит Треххвостый теперь в нем… Усилить охранение и уменьшить количество часов сна. Мы должны спешить в Коноху!

Голос Мицуки Сенсома узнал, однако, несмотря на то, что он все слышал и почти все понимал, ответить командующему он не мог. Будто какая-то неведомая сила держала его тело в забытьи, пока разум бодрствовал. Но даже так Сенсома свое тело чувствовал. Однажды его начало жутко трясти, а температура вокруг повысилась…

— Оставь мне джинчурики, Ясягоро, и я даже позволю тебе уйти на этот раз.

— Прошу прощения, Мизукаге, но Сенсомы вам не видать.

— Тогда я тебя убью.

— Отступайте, Синидзи-сан. Постарайтесь довести до Листа как можно большее число солдат. Не медлите!

— Да, Синидзи, вали! Я останусь с этим придурком чтобы подольше задержать старика!

— Ваш ребенок, командующий… заместительница…

— Коноха достойна того, чтобы за нее умереть. Орочимару повезло — он проведет свое детство в ней.

— А мы сделаем так, чтобы война ему не мешала!

Смерти. Пусть отрезанный от внешнего мира и запертый в мире внутреннем, но Сенсома прекрасно чувствовал, как из жизни уходят сотни и тысячи людей и шиноби. Первая Мировая Война могла идти только до тех пор, пока Великие Противники не объединятся. Как только это случилось, «Война» превратилась в «Уничтожение».

У Страны Огня просто не было шансов выстоять против всего мира.

— Разве у нас есть шансы на победу?

— Опять ты за свое, Доон? Перестань ныть и охраняй господина Сенсому. Уже через два дня мы будем в Конохе.

— Думаешь, что там что-то изменится?

— Конечно! Это же Коноха! Хокаге-сама, клан Сенджу, клан Учиха и остальные — псам из Воды селение не взять!

— Псам из Воды — да, но не забывай об остальных. Великие Противники будут атаковать нас всем скопом…

— Уверен, Доон, Хокаге-сама что-нибудь придумает. Это же Тобирама Сенджу — величайший полководец в мире! Я слышал, что его гений даже больше, чем у его брата или Мадары!

— Слу-у-ухи…

Забытье не может длиться долго. Сенсома находился между сознательным и бессознательным состояниями, однако, вечно так существовать ему было не дано.

А может быть это привычка — всегда вскакивать, когда в помещении находится Тобирама?

Долгожданное полноценное возвращение в мир живых оказалось чрезвычайно болезненным. По ощущениям, все кости в теле будто были переломаны (хотя это было не так), голова гудела, как с сильного похмелья, а в области живота… Сенсома не смог бы точно описать то, что он чувствовал, но больше всего это было похоже на то, что его внутренние органы будто бы были заморожены. Нелетальный, терпимый, но неприятный холод внутри.

Окинув, по пробуждению, помещение взглядом, Сенсома отметил, что находится не в больнице — стены и потолок не были белыми, да и кровать, на которой он находился, была не больничной койкой — слишком широкая и удобная. Большая часть всего, что находилось в комнате, была деревянной: шкафы со сложной резьбой, тумбы и кресла причудливых форм и, конечно, стены и потолки тоже. И дверь…

Дверь, у которой стоял Второй Хокаге.

— Тобирама-сенсей!.. — Сенсома дернулся было встать, но тело все еще слишком сильно болело для того, чтобы делать резкие движения, так что он смог лишь сесть на кровати.

Сенджу не ответил, вместо этого вперившись взглядом в глаза ученика. Ни признаков одержимости, ни помешательства, ни даже страха — лишь легкая обеспокоенность и радость от того, что он видит учителя.

Тобирама тяжело вздохнул:

— Это сложно, Сенсома. Сложно подобрать слова. Тебе, я думаю, тоже.

Он замолчал, давая Сенсоме осмыслить сказанное. Сложно. Действительно сложно начать подобный разговор. Тяжело даже просто спросить: «Как ты?», потому что это, в конце концов, чертовски глупо. Можно, конечно, сделать вид, что ничего из произошедшего не приходится тебе близко к сердцу и провести полностью отстраненный и холодный опрос, потребовать доклада. Но это тоже не выход.

— Я… — Сенсома судорожно вздохнул, будто собирался прыгнуть в ледяную воду с головой. — Мне очень жаль, Тобирама-сенсей.

— Жаль? — задумавшийся о чем-то своем Хокаге вернул свое внимание ученику. — И о чем же ты жалеешь, Сенсома? О том, что твои товарищи погибли? Или о том, что фронт оказался проигран? А может быть ты жалеешь о том, что стал джинчурики?

— Обо всем, — Сенсома грустно улыбнулся и помотал головой. — Вы простите, но я прекрасно вижу, что вы не злитесь. Своим тоном вы просто хотели меня встряхнуть. Пожалуй не нужно этого делать — я осознал все еще до того как отключился. Наоми и Каруми… и Озин… они мертвы.

Тобирама не ответил, все так же сверля Сенсому тяжелым взглядом алых глаз. Тот ответил и с огромным удивлением заметил, что та усталость, которую он видел в глазах учителя, полностью исчезла, оставив место лишь решимости и непередаваемой боли. Будто глаза камикадзе, вспоминающего об оставляемой им семье за мгновение до судьбоносного столкновения.