Матерь Тьмы

ВЕРНУВШИСЬ В ДОМ 811, Франц просмотрел почту (ничего такого, что нужно было бы сразу распечатывать), а затем оглядел комнату. Фрамугу над дверью он оставил открытой. Доротея была права – худощавый спортивный человек мог бы пролезть. Он закрыл окошко. Тут же открыл, высунулся в него и проверил, что делается по сторонам, вверху (одно окно такой же, как у него, комнаты, а потом крыша) и внизу (через этаж от него – окно Кэл, еще три ниже, и грязное дно дворика-колодца, усыпанное набравшимся за многие годы хламом). Добраться можно было только если по лестнице. Впрочем, он заметил, что до окна его ванной, при большом желании, можно дотянуться из окна соседней квартиры, и удостоверился, что оно заперто.

Франц снял со стены большой рисунок, где паутинно-тонкими черными штрихами на ярком флуоресцентно-красном фоне была изображена телебашня, и надежно закрепил его канцелярскими кнопками в открытом окне красной стороной наружу. Вот! Теперь он гарантированно распознает свое окно с Корона-Хайтс, когда сюда придет солнце.

Затем он натянул тонкий свитер (день сегодня был несколько прохладнее, чем накануне) и куртку и сунул в карман еще одну пачку сигарет. Не стал задерживаться, чтобы приготовить сэндвич; в конце концов, утром, завтракая с Кэл, он съел два тоста. В последнюю минуту он спохватился и сунул в карманы бинокль, карту и дневник Смита, который может пригодиться во время визита к Байерсу. (Он успел между делом позвонить этому человеку и получил обычное равнодушное, несмотря на внешнюю экспансивность, приглашение зайти в любое время после полудня и остаться, если будет желание, на небольшую вечеринку, которая состоится вечером. Гости приглашались туда в костюмах, но это вовсе не обязательно.)

В качестве завершающего штриха Франц пристроил адресную книгу 1927 года на попку Любовницы Ученого и, быстро погладив ее, легкомысленно произнес вслух:

– Вот, моя дорогая, я сделал тебя соучастницей кражи. Но не тревожься: ты вернешь похищенное.

После чего без дальнейших прощаний, раздумий и оттяжек запер дверь на два оборота ключа и вышел на улицу, к ветру и солнечному свету.

Не увидев на углу автобуса, он быстрым шагом преодолел восемь коротких кварталов до Маркет-стрит. На перекрестке с Эллис-стрит он сознательно уделил несколько секунд рассматриванию (поклонению?) своего любимого дерева в Сан-Франциско – возвышавшейся до шестого этажа сосны в форме подсвечника, стянутой тонкими прочными проволоками, размахивавшей зелеными пальцами над коричневой, с желтой каймой, деревянной стенкой, что отгораживала узенький участок между двумя рослыми зданиями, почему-то до сих пор не замеченный магнатами высотного строительства. Подонки бестолковые!

Еще через квартал Франц сел в догнавший его автобус (так он выиграет минутку-другую). Пересев на Маркет-стрит в трамвай «Н-Джудах», он хотел было присесть, но вздрогнул и поспешно отступил, когда бледный до синевы пьянчуга в бесформенном, грязном, бледно-сером костюме, но без рубашки, появился из ниоткуда и неустойчивыми, быстрыми шагами направился к тому самому месту, на которое нацелился Франц. «Без воли Его ни один волос не… И так далее», – мысленно произнес Франц и поспешно отогнал эту мысль, как утром, во время завтрака у Кэл, отогнал воспоминания о смертельной болезни Дейзи.

Ему так хорошо удалось изгнать из головы все темное, что скрипучий вагон, казалось, плыл по Маркет, а потом по Дюбос-авеню в ярком солнечном свете, как колесница победоносного полководца, удостоенного Триумфа в Риме. (Может быть, следовало обрядиться в алое и держать за плечом раба, который то и дело полушепотом напоминал бы, что и он смертен? Очаровательная фантазия!) Он покинул трамвай возле горловины туннеля и, тяжело запыхавшись, взобрался по круто уходящему вверх заключительному отрезку Дюбос-авеню. Впрочем, сегодня подъем не казался очень уж тяжелым, или, может быть, сам он был посвежее. (К тому же знатоки альпинизма единодушно утверждали, что подниматься всегда легче, чем спускаться, – если дыхалка хорошая!) Район выглядел особенно опрятным и дружелюбным.

Наверху молодая пара (несомненно, влюбленные), взявшись за руки, входила в пестрые тени и зеленые сумерки парка Буэна-Виста. Почему вчера это место показалось ему таким зловещим? Как-нибудь, в другой день, он пойдет по той же дорожке, что и они сейчас, к красивой лесистой вершине парка, а затем неторопливо спустится по другой стороне в праздничный парк Хайт, который так несправедливо принимал за угрозу! Возьмет Кэл и, возможно, всех остальных, и они устроят тот самый пикник, который предлагал Сол.