Матерь Тьмы

– И по крайней мере столько же менее известных персон, – снова очень уместно подхватил Байерс. – Знаете, Франц, меня всегда поражало, как в последнем великом романе Лондона «Смирительная рубашка» разум полностью побеждает материю. Благодаря невероятной самодисциплине заключенный, отбывающий пожизненный срок в Сан-Квентине, получает возможность сбежать душой сквозь толстые стены своей тюрьмы, свободно перемещаться по миру и возвращаться к своим прошлым воплощениям, заново переживать свои смерти. Почему-то это вновь наводит меня на мысли о постаревшем де Кастри, который в двадцатых годах одиноко жил в дешевых отелях в центре города и размышлял, размышлял, размышлял о былых надеждах, славе и катастрофах. А также (представляя себе тем временем отвратительные нескончаемые пытки) о причиненных ему обидах, мести (независимо от того, предпринимал он на самом деле какие-то действия или нет) и о… Кто знает, о чем еще? Устремляясь разумом в… Кто знает, какие странствия?

21

– А ТЕПЕРЬ, – продолжил Байерс, понизив голос, – я должен рассказать вам о последнем из сподвижников Тибо де Кастри и его окончательном финале. На этом этапе жизни следует представлять де Кастри согбенным стариком – по большей части молчащим, всегда подавленным и впавшим в паранойю. Например, какое-то время он мог взять в обычай не прикасаться ни к чему металлическому, так как был уверен, что враги пытаются убить его электрическим током. В другие дни он боялся, что они травят водопроводную воду в трубах, идущих в его жилье. Он редко выходил на улицу, опасаясь, что его собьет выскочившая на обочину машина, а он давно уже не настолько проворен, чтобы увернуться, или что враги разобьют ему голову кирпичом или черепицей, сброшенной с высокой крыши. Он часто переезжал из отеля в отель, чтобы сбить их со следа. Теперь его контакты с бывшими соратниками ограничивались упорными попытками вернуть и сжечь все экземпляры своей книги, хотя, возможно, ему случалось и шантажировать их, и попрошайничать. Однажды Рикер и Клаас присутствовали при таком аутодафе. Совершенная нелепость – он сжег два экземпляра в ванне. Им запомнилось, как они открывали окна, чтобы выпустить дым. Только они тогда, пожалуй, и посещали его (возможно, за одним-двумя исключениями) – одинокие и эксцентричные типы, и уже такие же, как он, неудачники, хотя им было всего лишь немногим за тридцать.

Потом появился Кларк Эштон Смит – сверстник этих двоих, но в отличие от них полный поэзии, воображения и творческой энергии. Кларк тяжело переживал ужасную смерть Джорджа Стерлинга и решил разыскать друзей и знакомых своего наставника в поэзии – всех, кого только удастся найти. Де Кастри почувствовал, что старые уголья разгораются. Рядом с ним появилась еще одна из тех блестящих, жизненно важных личностей, которых он всегда пытался собрать вокруг себя. Его посетило искушение (и в конце концов он полностью уступил ему) в последний раз проявить свое грозное обаяние, поведать о своей жизни, похожей на сказку, убедительно изложить свои жуткие теории и сплести заклинания.

И Кларк Эштон, любитель странного, видящий в этом красоту, высокоинтеллектуальный, но, в определенной степени, сохранивший наивность юноша из маленького городка, не наученный обуздывать эмоции, оказался более чем благодарным слушателем. Кларк несколько недель откладывал возвращение в Оберн, с гибельным восторгом погружался в зловещий, удивительный, до изумления реальный мир, который старый Тиберий, император ужасов и тайн, ежедневно рисовал для него заново, – Сан-Франциско, состоящий из прочных, несмотря на свою призрачность, мегапостроек и невидимых параментальных сущностей, более реальных, чем жизнь. Легко понять, почему Кларку так понравилось отождествлять собеседника с Тиберием. Однажды он написал… Подождите минутку, Франц, я достану ксерокопию…

– Не трудитесь, – остановил его Франц и полез в боковой карман за оригиналом дневника. Когда он доставал тетрадь, из кармана выпал бинокль и грохнулся на толстый ковер, жалобно брякнув болтавшимся внутри разбитым стеклышком.

Байерс проследил бинокль взглядом, исполненным нездорового любопытства.

– Значит, эти стеклышки (внимание, Франц!) несколько раз видели параментальную сущность и в конце концов были ею уничтожены… – Глаза перескочили к тетради. – Ай да Франц, ай да хитрец! Вы подготовились, по крайней мере, к части этой дискуссии еще до того, как отправились на прогулку в Корона-Хайтс!

Франц поднял бинокль и положил его на низкий столик рядом со своей переполненной пепельницей, одновременно окинув взглядом комнату и ее окна, за которыми золото немного потемнело.

– Мне кажется, Дональдус, вы тоже что-то скрываете, – тихо сказал он. – Сейчас вы считаете бесспорным, что дневник вел не кто иной, как Смит, но во время нашего разговора в Хейте и в письмах, которыми мы с вами потом обменивались, вы говорили, что не уверены в этом.