Я кинулся к лестнице и, чуть спустившись, свесившись через перила, увидел прямо под собой покрытый чёрноё тканью круглый стол, на котором, словно на древнем жертвеннике, простиралось тело обнажённой женщины, причудливо разукрашенное хной и мушками-стразами, пышно убранное золотыми подвесками, монистами, браслетами, цепочками; волос её не было видно под огромной лучистой короной. Подле сидел, запрокинув голову и растянув, словно распятый, руки по спинке дивана, Макс. Оба были неподвижны, хоть я долго простоял над ними, и лишь когда под моими ногами тонко заскрипели нижние ступени, Макс открыл глаза и произнёс по-русски:
- Этъвы, Иван? Да, пъдъйди те, - он выговаривал фразы, заботясь более о правильном ударении, нежели о целостности слов, но получалось у него недурно. Я ускорил шаг и через несколько секунд стоял напротив него за кольцом дивана, зарывая в зелёный ворс мокрые от волнения руки.
- Вы знаете по-русски!?
- Очень плохо, - граф снова перешёл на своё родное наречье, а слова его прозвучали не столько как ответ на мой вопрос, сколько как некая обобщённая жалоба. После томительной паузы он выговорил:
- Она танцует в ночных кабаре.
- Боже всемогущий! ... Какой позор! Как унизительно!...
- Кажется, ничто другое не доставляет ей наслаждения,... а наслаждение во всех своих формах неизбежно, неотъемлемо предполагает унижение....
Произнося этот парадокс, Макс слегка нажал своей ступнёй, одетой в странный носок, сплетённый из тонких металлических колечек, не покрывающий пальцев, на живот Медоры, и словно под действием этого немыслимого прикосновения всё золото осыпалось с головы и шеи, рук и ног плясуньи.
- Нет большей радости, чем попрание собственного достоинства, - продолжал граф де Трай, - отказ от собственного величия, как это бывает с нами в храме, в лесу или в море, в соитии с возлюбленным или в предсмертной судороге... Для неё это танец. И танцует она так,... как солнце - светит... Завтра все поэты и художники Парижа будут выть за оградой Дома Воке,... - он говорил мечтательно и скорбно, гладя подошвой бедро новой Саломеи, - Я их понимаю. Я же видел... Всё в том вертепе всё принадлежало и повиновалось ей, женщины не хотели больше денег, мужчины - не выбирали; все стали другими, и это было прекрасно... Только я не мог забыться, я, посвящённый в такие таинства, какие и не снились этим профанам!...
- Может, укрыть её? - спросил я, не узнавая собственного голоса.
Макс спустил ногу на пол и жестом пригласил меня исполнить моё предложение. Я повёл себя, как добрый сын Ноя, после чего упал на диван и насилу перевёл дыхание; сердце моё отчаянно билось и рвалось то вверх, то вниз...
- Отчего... вы не устроили... её в балет или театр, если она... столь артистична?
- Я пытался, но её гений не терпит диктата. Она оказалась не в состоянии заучить слова пьесы или нарочно несла отсебятину, доводя режиссёров до нервных припадков. То же самое - с хореографами. На сценах же дешёвых кабаре она вытворяет всё, что хочет, устраивает настоящие вакханалии.
- Но это же если и искусство, то глубоко порочное, пагубное для души. Одобрять его - малодушно и безответственно! Вы ведь обещали её матери заботиться, защищать...
- Ничего я не обещал, - отрезал Макс, вставая и бросая на Медору взгляд почти презрительный, - Но блондинки и рыжие не в моём вкусе, да и вообще... Возьмите её и несите за мной.
Мы поднялись к библиотеке, прошли её насквозь и попали в спальню, совмещённую с ванной комнатой, в полу которой было выбито углубление для купания, наполненное слегка дымящейся водой. По приказу графа я осторожно погрузил бесчувственную женщину в бассейн, оставив её голову на краю. Затем мы отошли. Я присел на табурет у стены; Макс - на край своей постели.
- Вы должны узнать кое-что о Медоре: она очень больна. Ей, видимо, уже не помочь.
- Она... умирает?
- Мы все умираем!... Я говорю не о телесной болезни, но о болезни ума, называемой клиническим анамнезисом, или шизофренией. Суть этого недуга в плюралистичной самоидентификации. В одной особи диффузно существуют разные личности.... Это сложно для вас? Попробую иначе: Медора не понимает, кто она; её самосознание меняется со спонтанностью погоды. Как следствие - она не может адекватно воспринимать окружающий мир: она не узнаёт людей, даёт им другие имена...
- Да, я это заметил: она не узнала Альбин и саму себя называла... Элизой, кажется...
- Её память болезненно перегружена, в ней бесконтрольно комбинируются новые и новые версии прошлых событий... Помню, как Джордж говорил в нашу последнюю ночь: "Я не преклоняю колен в ваших храмах, я не пляшу под ваши дудки, и вы никогда не заставят меня лгать"... А дочь его физически неспособна быть правдивой. Вы меня понимаете, Иван?
- Да... Но скажите, этот недуг может быть наследственным?