Материалы к альтернативной биографии

   - Доктора берите себе. Он понадобится Кларе. Жить будет в моих покоях, и денег я ему оставил лет на двадцать. Слугам не привыкать. Я всегда так делаю. Пусть со счетами разбираются, приводят логово в порядок; найду другое место - вызову их.

   - Нам напишешь?

   - Обязательно. И в гости приглашу.

   - ... Ты закончил драму?

   - Нет. Ещё рано... Ну,... прощай.

   - И если?...

   - Но! - Но если не удастся эта твоя (передёрнулся)... нормальная жизнь, и всё, что в ней обычно любят, вытечет сквозь пальцы, вспомни,... что ты в ней чужая! И храни его. Он непременно должен выйти в свет,... когда мы уйдём...

   Скоро волны унесли его, и он исчез в тёмной дали.

   Но от берега до берега раздавалась залихватская песня:

О смертной тени вспоминать

Все могут трепеща лишь,

А я сумел из гроба встать.

Меня не застращаешь.

Хоть мне никто не обещал,

Что где-то и для монстров

Гостеприимный есть причал

И свой блаженный остров,

Хоть миром явно правит зло,

Кругом разврат и хаос,

Не лень мне браться за весло,

Не страшно ставить парус.

Нет, я не буду одинок

Средь тех, кто любит бури,

Кто мчится в драку со всех ног

И бьётся со всей дури.

А если мир настанет вдруг,

Что ж, не беда и это.

Найду друзей среди зверюг:

Зверюги - не эстеты.

Текст третий

Многоодарённый

Мемуары

Перевод с английского

глава первая

ВЕЛИКИЙ

Как же я начну, если заткнусь?

Шекспир

   Темза со своими величественными волнами катилась по долине, неся многочисленные корабли на своих водах в море, ждавшее и нас. Портовые сцены были душераздирающе трогательны. Всякий, кому знакомы пылкая дружба и скорбь разлуки, без труда вообразит, как не хотели выпускать из рук моего высокочтимого спутника его полоумные однокашники, спесивые пиявки его больного сердца. Я держался поодаль, угадывая их отношение ко мне.

   На борту я трижды тщетно уговаривал славного эмигранта не бередить себе душу и глаза зрелищем таяния вдали британского берега. Наконец его светлость свистнул и таким способом подозвал семерых своих слуг, указал им на меня и сказал: "Джентльмены, отныне вы поступаете на должность его телохранителей" и снова отвернулся к вечереющей стихии.

   - Вот ведь до чего ведь дошло! - мрачно проронил старейшина бригады и сердобольно глянул на меня.

***

   Ночь надвигалась. Автор данных строк уединился в тесной каюте и вернулся памятью на неделю назад, когда, влекомый юношеским восторгом и поклонением искусству, дерзновенно проник в жилище светоча поэзии. Двери его были распахнуты настежь, внутри царили немота зачехленных, как привидения, предметов мебели и сбираемого багажа. Мимо всех к выходу пронёсся некий субъект, белый, как смерть. Больше никто не препятствовал непрошеному гостю, поднимающемуся на второй этаж, пересекающему анфиладу и достигающему отдаленной комнаты, подоконник которой использовал наподобие скамейки статный и унылый человек с виду лет тридцати. В том, как он располагал свои ноги, было что-то непонятно странное, при том, что всякий нормальный человек мог бы принять ту же позу. Я (ибо это я и являюсь автором настоящих записок) тихо постучал по дверной притолоке, и из рук моего незнакомца выскочила незамеченная прежде белка, чтоб молниеносно спрятаться на антресолях шкафа, а сам он медленно повернул ко мне свою правильную, даже изящную голову с вопросительно усталым взором.

   - Боже мой! - воскликнул я вне себя, - Это вы!?

   - Несомненно, - прозвучал приятным приглушённым голосом ответ, - Вы журналист или судебный пристав?

   - Ни то ни другое. Я ваш поклонник.

   - Вы уже завтракали?

   - Ещё нет.

   - Не пугайтесь того, что я сейчас сделаю.

   С этими словами мой кумир достал пистолет и выстрелил в мою сторону. Я непринуждённо вздрогнул от изумления и грома, а за моей спиной тотчас приблизились шаги камердинера.

   - Хью, накормите этого пилигрима, - велел ему милорд.

   - Будет сделано, - поклялся тот, - Извольте снизойти в холл, - молвил мне и - снова своему хозяину с мягкой укоризной, - И для кого по всему боту рынды развешаны?

   - Я поснимал их. Нынче после трёх синих склянок Лициска взялась по ним прыгать, переполошила всю команду до того, что Макнаббс пригрозил мне чёрной меткой.

   - Лично я ничего не слышал.

   - Потому-то я и предпочитаю стрелять. Вас, сударь, иерихонской трубой не добудишься.

   По истечении трёх минут я восседал за столом, ломящимся от бисквитов, молока, лимонада, сливок, фиников и прочих явств. Усердные клевреты даже водрузили меж ними хрустальную вазу с пурпурным, как открытая рана, гладиолусом. Тарелка, поставленная передо мной, была терракотовой и казалась древне-эллинским экспонатом. На её черном поле выделялись тёплые нагие фигуры молодых воинов. Один стоял, грациозно согнув в локте руку, второй, держась за копье, склонялся к нему. Присмотревшись, я различил в пальцах первого горящую спичку, от коей второй прикуривал. Очнувшись от созерцания посуды, я обнаружил его светлость сидящей напротив себя.

   - Угощайтесь, - любезно предложил он и умолк, преодолевая неловкость, я преступил к трапезе. Отсчитав дюжину вафлей, канувших в моём рте, милорд сказал: "Ну, спрашивайте".

   - Кто такая Лициска?

   - Зверюшка. Вы её видели.