Материалы к альтернативной биографии

   - Знатный и богатый человек.

   - Как же его имя?

   - Не хочу называть. Оно слишком известно.

   - Мне-то - вряд ли. Я впервые в Европе, и парижский свет для меня - что Америка. Правда, если он писатель, драматург или композитор...

   - Нет.

   - Тогда его имя мне ничего скажет.

   - Почему вы обособили артистов?

   - Потому что я - поклонник искусства, особенно литературы. Я сам пишу и мечтаю со временем стать настоящим писателем.

   - В таком случае имя моего отца у вас давно на слуху: не только сочинители живут в литературе.

   - Кто ж ещё?

   - Герои.

   - Я не понимаю.

   - Литературная работа состоит в том, что автор выбирает некоего человека и пишет о нём.

   - То есть жизнь вашего отца описана в какой-то книге? В какой?

   - В разных. Их много... Раньше писателей привлекали только имена, прославленные в истории, или они сами превращались в героев, как, например, Данте, но в прошлом веке всё изменилось: всем стали интересны современные, так называемый обычные люди. Правда, на поверку обычными оказывались лишь некоторые; так выработался критерий разделения на романтизм и реализм...

   - Но ведь реалисты изменяют имена своих прототипов.

   - Что значит изменить? А фактические совпадения, а анаграмматические намёки?...

   - Ну, есть же и целиком вымышленные персонажи.

   - Они обычно очень слабы и не получают известности. Чтоб сотворить силой мысли целого иного тебе человека, нужно благоволенье божье, особый дар. Проще взять уже готовое создание и перевести его на буквы, как говорил Эжен, да покоит его смерть.

   - Это тот, за кого вы хотите мстить?

   - Да. С ним это тоже случилось.

   - Он тоже стал литературным героем?

   Полина только вздохнула печально.

   - Но о чём же вы грустите? - удивился я, - Ваш отец и его друг, возможно, будут увековечены... Или?...

   "Может, эти люди вовсе не были образчиками добродетелей, - подумалось мне, - и в книгах их вывели персонажами отрицательными, что уже не слава, а позор?"

   Полина отвернулась к стене и с головой накрылась одеялом.

   - Спокойной ночи, - сконфуженно пробормотал я, снова вторгшийся случайно в чужую запретную область.

ХХ

   Едва дремота смежила мне веки, как странный звук донёсся с улицы - то был далёкий, но неимоверно громкий прерывистый крик живого существа. Я, благо, будучи одет, вышел за дверь и увидел, как из двух соседних домов выбегают с огнями перепуганные люди, замирают вытянув шеи, озираются, жмутся к стенам и друг к другу, крестятся и перешёптываются. Мне, единственному догадывающемуся, откуда этот голос, было не менее страшно, чем им... Когда через несколько минут он умолк и все разошлись по жилищам, я стал воображать, как предлагаю Полине бежать со мной и вступить хотя бы в фиктивный брак, чтоб спасти ребёнка от этих двух безумцев. Внезапно я вспомнил о драгоценном дневнике, забытом в лагере у озера, - о предмете, без которого я не хотел бы никуда уходить, который был нужен мне, как ответ на каждый жизненный вопрос. Колебания, сомнения, сборы были долгими. Не смыкая глаз, я пролежал до первых признаков утра, до этой храмовой тишины небес, первой прозрачности тёмного воздуха, а там запахнул одежду, украдкой выскользнул из хижины и побрёл вниз, на глухой рокот водопада.

   За последним поворотом уже белело утро. Я присел у валуна и глянул из укрытия на преступников естества. Они сидели рядом у обрыва и курили по очереди одну трубку. На них были почти одинаковые одежды, растерзанность которых довершала сходство. Расслышать разговор было не трудно. Начала его Альбин.

   - Я никогда не ожидал - да и не мог вообразить, что так бывает... Что я всегда знал о мире? - Что он полон зла. О людях? - Что они враждебны. О любви? - Что она унизительна. Первым словом, всегда приходившим ко мне на ум и язык, было "нет"... Но когда ты целовал меня, всё это вдруг исчезло; я ощутил в себе согласие, приятие... Оно пришло наперекор моей воле, но не причинило мне страдания; пришло, как добрая весть о том, что весь мир очистился от скверны. Впервые в жизни я ничего не боялся... и, кажется, понял, что такое прощение. Я тоже могу это - особенно с тобой. Тебе я прощу что угодно.

   - Если я что-то в чём-то понимаю, - тихо и неохотно отвечал Джеймс, - ты совершаешь вероотступничество.

   - Ерунда. У каждого своя вера, а от счастья ещё никто не отказывался. Джордж - я уверен - был бы раз за нас.

   - Лишь только если представления о человеческом достоинстве были ему неведомы. Мир плох, люди злы, я раздавлен, но ни с чем не стану спорить, всё прекрасно - это твоё счастье?

   - Это было мимолётное чувство. Я сознаю его абсурдность, но оно подарило мне наслаждение.

   В голосе Альбин зазвучала печаль, а Джеймс как будто нарочно продолжал придираться.

   - Можно тебя о чём-то попросить? - Никогда так больше не кричи. Мне кажется, что тебе больно, и я начинаю себя ненавидеть...

   - Если ты склонен ненавидеть себя, ты найдёшь триста поводов к этому, а мне не хочется молчать: я так не получаю истинного удовольствия.

   - А этак - я не получаю никакого!

   - Нда? Что же ты не останавливался?

   - Чтоб не выслушивать вердиктов типа "ты не мужчина". Ненавижу упрёки!

   - Я тоже!

   - Я не упрекаю, а прошу.