Матерятся все?! Роль брани в истории мировой цивилизации

I had a fucking good time. First I went to a fucking bar where I had a few fucking drinks, but it was filled with de-fucking degenerates. So I went down the fucking street to another fucking bar and there I met this incredibly fucking good-looking broad and after awhile we went to a fucking hotel where we rented a fucking room and had sex.

В очень приблизительном переводе:

Провёл время я шикарно – ёб твою мать! Сперва пошёл в какой-то ёбаный бар, выпил там пару ёбаных стаканов, но там было полно каких-то полуёбаных кретинов, так что я пошёл дальше по той же самой ёбаной улице, нашёл другой ёбаный бар и в том баре встретил жутко симпатичную ёбаную блядь. И чуть погодя мы с ней пошли в какой-то ёбаный отель, сняли там ёбаную комнату и в той комнате занялись сексом.

Как видим, слово «fucking» совершенно не осознаётся говорящим в его подлинном значении – собственно, как и «ёбаный» в русском переводе. Иначе моряку не потребовалось бы выражаться так элегантно «занялись сексом», когда речь зашла уже о непосредственно половой близости.

Несколько иной пример – когда грубое слово просто заменяет нейтральное и эмоционально отличается от него исключительно наличием табу-семы, ради которой и совершается замена. В русском языке это что-нибудь вроде: «Чтобы я из-за такого говна расстраивался? Да ни за что!» Немцы употребили бы для такого случая «Furz» – непристойный звук.

Взгляните в этой связи анекдотический рассказик, который, впрочем, вполне мог бы состояться на самом деле.

Представь: стоит там какая-то хуёвина, подошёл к ней какой-то хуй, крутанул какую-то хуенцию, а она «хуяк! хуяк!» и на хуй отсюдова улетела.

Можно согласиться, что, несмотря на шестикратное повторение одного и того же непристойного корня в коротком предложении, сказанное, в общем-то, понятно.

Показательно, что табу-семы в составе просто добавляемых вульгаризмов могут приобретать в речи настолько естественный вид, что эмоционально нагруженным оказывается как раз неиспользование соответствующих сем. Так, если сержант в британской армии крикнет своим солдатам: «Get your fucking rifles!» (Приблизительно: «В ружьё, ёб вашу мать!»), его призыв будет воспринят как нечто само собой разумеющееся. Но если тот же самый приказ последует без вульгаризма «fucking» (То есть просто «Get your rifles!» – «В ружьё!»), немедленной реакцией будет ощущение опасности и необычности ситуации.

В ряде случаев табу-сема может присутствовать в слове, за которым в другой культуре трудно заподозрить непристойность, вульгарность или грубость. Французские глаголы «foutre» и «ficher» означают всего-навсего «делать», иногда «давать», но «foutre» в словаре даже сопровождается пометой «вульг.» У «ficher» репутация тоже не намного лучше. Эти слова настолько грубы, что переводить их, например, на русский или английский языки приходится с добавлением вульгаризмов. «Qu’est-ce que tu fois?» Можно перевести: «What the hell are you doing?», а на русский, вероятно: «Что ты, блядь («ёбаный-в-рот»), делаешь?» Точно так же: «Mon frangin ne fout rien en classe» = «My brother doesn’t do a damn thing in class» = «Мой братан ни хуя в школе не делает».

Но если тот же «хуй» или французские «foutre» и «ficher» всё-таки имеют, кроме табу-семы, и вполне определённые другие смыслы, есть слова, у которых кроме табу-семы вообще больше ничего нет. То есть они даже больше опустошены, чем «хуй» в вышеприводимом «Он ни хуя не делает». Пример: сравните «Куда девалась эта книга?» и «Куда девалась эта блядская книга?» Слово «блядский» решительно не имеет смысла ни в этом, ни в любом другом высказывании. Здесь важна исключительно его связь с вульгарным «блядь», что и даёт ему право «работать» в качестве табу-семы. «Блядская книга» – это та же книга, но с дополнительным значением резко отрицательного к ней отношения, много хуже, чем какая-нибудь там «ненавистная книга».

Инвективный градусник