Матерятся все?! Роль брани в истории мировой цивилизации

Шутка явно построена на одинаковом произношении сова ass в обоих значениях. Как любую игру слов, перевести её можно только с оговорками: «Жила-была молодая леди по имени Гласс, у которой был красивый задик (или: у которой был красивый ослик). Но не кругленький и розовый, как вы могли подумать, а серенький, с большими ушами, который кушал травку».

Однако в других случаях, не столь уж редких, противопоставление долгих и кратких гласных с той же целью сохраняется. В практике афроамериканцев для выражения благосклонного отношения слово «bad» (плохой) произносится [bæ:d]. То есть если «bad» означает именно «плохой», то оно произносится [bæd], а если «bad» означает «хороший», то [bæ:d]. Комплимент темнокожего юноши своей девушке мог бы звучать: «Baby, you look bad!» [bæ:d].

Впрочем, в присутствии автора этих строк белый американец тоже восхищённо воскликнул, услышав остроумную музыкальную шутку: «That was bad» [bæ:d]!

Английское «bastard» обычно произносится [bæ:stәd] как термин, означающий ребёнка, рождённого вне брака, и как [bæstәd] в резко отрицательном смысле (ублюдок, выблядок). Однако слишком частое сниженное его использование в военном жаргоне привело к тому, что вначале оно стало употребляться в нейтральном смысле, а затем в… ласкательном. В результате жаргон лишился очень выразительного бранного слова, которое впрочем, очень быстро в него вернулось – но в фонетически изменённом виде [b٨stәd]. То есть на этот раз эмоционально нагруженной по контрасту оказалась форма с кратким корневым гласным.

В произношении, характерном для англичан Южного Уэльса, «fuck» произносится [f٨k], если имеется в виду соответствующее действие, но [fә:k], в качестве бранного междометия.

Фонетическое искажение в ольстерском английском не связано с долготой и краткостью, но само его наличие не вызывает сомнения. Сравним «Jesus!» в религиозном контексте и «Jasus» [dzeizәs] – в инвективном. Соответственно «Devil!» и «Divil!» В фарерском языке просто «дьявол» – «djevil», а то же понятие в ругательстве – «devil».

Наконец, говоря о словах этой группы, упомянем слово из совершенно другой культуры – японское «Чикусоо!» или в более эмоциональном варианте «Кончикусоо!» С краткой конечной гласной («Кончикусо» это слово эмоционально нейтрально и означает животную стадию в буддистской теории перевоплощения. В оскорбительном смысле (сравним русское «Скотина!») конечное «о» удлиняется. В настоящее время это слово утратило прежнее резко негативное значение и употребляется в роли примерно русское «Сукин сын!» или английское устаревшего «God damn!»

Одним из наиболее табуированных слов является имя божества. Отсюда неудивительно существование многочисленных способов как-то назвать его, избегая точного наименования. Англ. «God» [god] можно исказить как [g٨d], что предполагает уменьшение священной силы слова и снижает опасение, что произнесение священного имени навлечёт неприятности на говорящего. Второе произношение [go: d], наоборот, удлиняет корневую согласную и преследует противоположную цель – придать слову ещё больший вес. Особый священный характер этого произношения виден и из того, что именно этот вариант (в написании Gawd) был запрещён в нерелигиозном контексте в ряду других наиболее грубых богохульств в специальном кинокодексе США 1930 года.

Такие сложные взаимоотношения священных и сниженных понятий и слов, даже возможность их сосуществования в некотором комплексе убедительно подтверждает практическую неразделимость высокого и низкого, священного и обыденного, а в конечном счёте – любви и ненависти.

Независимо от того, осознаёт это человек или нет, для него существует некий сложный комплекс, объединяющий в своём значении «плюс» и «минус». Можно даже говорить о своеобразной паре «запрещённое слово – облагораживающее его искажение», «престижное произношение – непрестижное произношение» и так далее.

«Печатное» и «непечатное»

Одной из важных особенностей всякой инвективной лексики является устная форма её существования. Резкость и недопустимость инвективы стремительно возрастает, если из устной речи она проникает в печать, звучит со сцены или с экрана. Табу на подобные словоупотребления настолько сильны, что у большинства стран существуют не только общественные, но и юридические запреты на произнесение и написание(напечатание) определённых слов.

Можно назвать минимум два объяснения разной силы воздействия устной и письменной инвективы. Прежде всего это само происхождение инвективы, огромный дочеловеческий период её бытования и «допечатный» период её развития. Именно это обстоятельство привело к возникновению у инвективы свойства своеобразной импульсивности, спонтанности, неожиданности и недолговечности. Инвектива, зафиксированная на бумаге, теряет это свойство и взамен приобретает противоположное. Теперь её можно обдумать, вернуться к ней, предъявить в качестве доказательства и так далее. Другими словами, её воздействие искусственно удлиняется и усугубляется.