Материк, переставший быть легендой

В 1801 году Джон Макартур привез в Англию образцы австралийской овечьей шерсти. В 1805 году он возвращался в Австралию с шестью мериносами (из королевского завода в Кью) на борту. Губернатор Уильям Блай, профессиональный моряк, опасался развития скотоводства в крупных масштабах и слал ему гневные письма: «И какая нам польза от ваших овец? Или Ваша милость желает иметь столь великие стада овец, каких человек и не видывал? Ни в коем случае, сэр!»

Десятками лет скотоводы Австралии скрещивали своих овец с теми, что импортировали из Франции, Саксонии и Южной Африки. Огромные стада перекочевывали с места на место на всем бескрайнем континенте. Люди либо сколачивали на скотоводстве большие состояния, либо без следа исчезали на неисследованных территориях.

Теперь прошедшее время пора сменить на настоящее. Кстати, современный скотовод не слишком далеко ушел от прежнего, по крайней мере в одном отношении: он также ведет упорную борьбу с силами природы, потому что Австралия никогда не подчинялась человеку без борьбы. И тем не менее обыватели ворчат. «Да все эти фермеры только и знают, что полеживают на веранде да посматривают, как жиреют их овцы…» Полно, так ли это?

Скотоводы — не на одно лицо. У одного всего-то владений, что небольшой кусочек пастбища вдоль берегов речушки, существующей только в период дождей. Хозяин клочка земли может управляться с ним самостоятельно, иногда берет на подмогу соседского мальчика, но есть такие, которые руководят гигантскими фермами из бюро с кондиционированным воздухом и с личным вспомогательным персоналом. Свой глаз — алмаз, но иногда он наблюдает за стадами с борта личного самолета, единственно приемлемого средства передвижения на этих бескрайних просторах.

Мне, пожалуй, и не сосчитать, сколько я видел ферм от Квинсленда до Западной Австралии, но общее впечатление таково: ферма — это нелегкий кусок хлеба.

Ягнята родятся поздней осенью. Крошечные, беззащитные существа — любимое лакомство хищных птиц и диких собак динго, а скотовод предпочел бы сохранить их для себя. Вот он и стережет свои стада напряженно и бдительно, клеймит ягнят, купает их в растворе, убивающем паразитов. Работы по горло.

Есть такие районы, где засуха длится по нескольку лет. В местностях, пораженных засухой, стада просто бросают на произвол судьбы или, если имеются дорогостоящие животные для воспроизводства, перевозят их самолетами в более благоприятные районы. Здесь нет места эмоциям, только холодный расчет, если такое выражение подходит, когда речь идет о регионах, палимых солнечным жаром. О ирония судьбы! Именно во время засухи фермер бессильно сидит на веранде, смотрит, как съеживаются, ссыхаются живительные травы, как земля превращается в сухую пыль, несомую ветром.

Слово «пожар» вызывает чувство ужаса. В буше огонь ползет по земле, пожирая пастбища, и вскоре подбирается к стадам. Занимаются кроны деревьев, высокие стволы с ужасающим гулом рушатся на землю. Ветер раздувает пламя, дает ему крылья. Хроники сохранили сообщения о людях, искавших спасения в водоемах, которые обязательно делались в каждом хозяйстве. Огонь штурмовал водоемы, вода в них закипала, и спасательные отряды находили одни лишь кости.

Мне довелось побывать на ферме в период дождей. Ливни не ослабевали ни на минуту в течение двадцати дней, а иногда продолжались и по нескольку недель. И вот почти тридцать тысяч овец бредет по степи, еле-еле передвигая ноги. Вес шерсти породистой овцы достигает половины веса тела, и, когда шерсть намокает, упавшая овца не в силах подняться на ноги, ее поднимают. А если это приходится делать не один десяток раз, то легко понять, что пастухи сами валятся с ног. С прекращением дождей и приближением поры стрижки овец есть только один способ сушки стада — гнать по шестнадцать часов в день, то и дело поднимая падающих животных.

Кухня в доме фермера имеет внушительные размеры. Огонь в ней никогда не гаснет, представляя собой своеобразный барометр жизни: едва тлеет в тяжелые времена, когда стихия уничтожает плоды многолетнего труда, и весело пляшет, когда дуют благоприятные ветры. В кладовой стоит огромный холодильник, а в нем куски баранины, рядом мешки с мукой, сахаром, банки с домашним повидлом. Со стен гостиной на гостя смотрят с портретов те, кто явились сюда первыми. Вот дед хозяина дома марширует в 1914 году по улицам Сиднея перед отправкой на далекие поля сражений за короля и империю. Вот его фотография с товарищами по верблюжьей кавалерии, патрулирующей пустыню во время боев с турками в Палестине. Рядом бабушка в воскресном платье, серьезная и озабоченная. Снимки немного поблеклые и старомодные, но отнюдь не смешные.

Это они, эти люди, корчевали леса и создавали пастбища. У них не было ни погреба, ни холодного пива, их грызли мухи, кусали змеи.

Единственным типично австралийским архитектурным сооружением является сарай для стрижки овец. Сейчас судьба этих старых деревянных построек никого не интересует, а ведь в них под одной крышей на стрижке овец работало до двухсот мужчин.