Материнский кров

Каленые держались до сих пор сентябрьские деньки, осеннюю ночную росу быстро выпаривало утреннее солнце. Но огород перекапывать можно: не налипает на лопату глина, а если трудновато землю наиспод выворачивать, значит, почаще останавливайся, дух переводи и дальше работай. Раньше Матвей всегда копал осенью огород, свою мужскую работу знал и справлял, а сейчас в МТС каждый за троих работал, осеннюю пахоту война не отменила. Управлялась в эту осень Ульяна в огороде одна. Отсюда и гостя высмотрела и обрадовалась вдвойне, потому что не пешком подходил, а подъезжал к ее подворью Тимофей Лабунин, очень кстати сейчас кони с подводой, в контору не надо идти просить. Она копнула поглубже лопатой и оставила в земле. К зятю вышла, пучком травы протирая руки.

— Ну, здравствуйте. Давно вас, казаков черноморских, за Кубанью не видать. Наверно, не просто ж так, не погостювать вы до нас ехали в такое времья? — Ульяна говорила нараспев и вглядывалась в Тимофея, а сама стояла у калитки. — От жалко, Матвия не застали — убег через речку до своей кузни горно растоплять. А ты, Тимко, сморенный… Может, ты сюда прямо с войны, с трудового фронта? Кони, наверно, у тебя красноармейские расковались, так до родича-кузнеца и привернул?

Тимофей слез с подводы, примотал концы вожжей к плетню и не сразу повернулся к Ульяне, будто призадумался, что сказать на ее слова. Потянул за козырек поношенную полувоенную фуражку, какие носили все кубанцы, ударил по верху, сбил пыль с фуражки и не торопился натянуть ее на остриженную голову. Отер ладонью потные ежистые волосы, к лицу скользнул пятерней, стиснул щеки.

— С города я еду… А кони колхозные…

О чем-то он не хотел сразу рассказывать, и Ульяна не стала торопить гостя, как могла, выдержала спокойствие, кивнула Тимофею:

— Ну ладно, я ж шуткую про коней. Заходи в хатыну, а я руки ополосну…

В хатыне Тимофей долго пил воду. Выпил одну кружку, подержал на весу и зачерпнул из ведра снова, но не стал пить и выдохнул хрипло, будто застрявший в горле комок сплюнул:

— Орька плоха… — Слепо нашарив сзади свободной рукой табуретку, присел на угол и, все еще держа кружку на весу и облизывая сухие потрескавшиеся узкие губы, сказал: — Отвез Орьку в больницу… Чи застанем живой, хто зна…

— Ой горе!.. Была всегда такая здоровая… — запричитала Ульяна, хлопнув в ладоши и стискивая сцепленные руки на груди. Вспомнилось последнее письмо, и она подступила к зятю:

— То не ты Орьку забил? У тебя ж, у пьяного, и язык и руки громкие…

— Нет, дело не в том… С головою что-то у ней… — Тимофей сидел убитый горем, постаревший, и под сатиновой косовороткой топорщились острые лопатки. — Детвору жалко… — Плечи Тимофея затряслись, он прикрыл рукой глаза.

Ульяна первый раз видела зятя таким. Веселым и бесшабашным был он раньше, любил повторять прибаутку: «Степного коня на конюшне не удержишь, а пашковского казака дома».

— Про Орьку дорогой расскажешь, ехать нам далеко, — сказала она, собирая на стол снедь. Тимофей ответно кивнул и подавил пальцами свои мокрые глаза.

Они выехали через час, и за станицей Тимофей начал рассказывать, что случилось с Ориной.

В воскресный день Орина продавала табак на платнировском базаре. Вдруг к ней подошел станичный милиционер и грозно крикнул:

— Ты где, тетка, табак украла? Ты знаешь, что за торговлю табаком сейчас в тюрьму сажают? А ну покажи кошелку, сколько в колхозе украла?

— О-о-о-й… ё-ё-ё-о-о-ёй… — закричала Орина и долго тянула в себя воздух перекошенным от испуга ртом. Голова Орины запрокинулась, и она упала бы на вымощенный кирпичом базарный пол, но милиционер выровнял ее и плюнул в сторону:

— Тю, скаженная ты баба. Забирай кошелку и мотай с базара. Быстро!..

Орину под руки увели в больницу, где ей сделали укол. Немного отлежавшись на больничном дворе, она побрела пешком на колхозный полевой стан. Вернулась в семью, к детям, и слегла совсем. Лежа в постели и отвернувшись к стене, подолгу говорила громко сама с собой, будто спорила и доказывала что-то милиционеру, и вдруг хваталась за голову и начинала кричать и плакать от боли. Тимофея вызвали телеграммой с трудового фронта. Он приехал и застал Орину и маленького сына в больнице. Станичные врачи, бессильные помочь Орине чем-нибудь, посоветовали отвезти ее в краевую больницу.

— Оставил Миньку платнировским врачам. Всю ночь кричала Орька, пока вез подводою в Краснодар…

Тяжело переживала Ульяна сестрину беду. Они ехали с Тимофеем одни по степной дороге, никто посторонний подслушивать разговор не мог, и Ульяна дала себе волю, ругалась на чем свет стоял.

Тимофей скорбно сидел на подводе, согнув спину и перебирая в руках вожжи. Кони шли шагом в гору, а впереди и вокруг лежала зеленеющая осенней зябью закубанская степь. Небо было высоким и чистым, без туч и военных самолетов, будто и не было войны. Но отчего ж умирала Орина? Куда посылали Тимофея? Была война сейчас, на всей русской земле была…

Орину они не застали живой. В вестибюле краевой больницы, где Ульяна и Тимофей надевали белые халаты, одна из нянечек, проходивших группой мимо, посочувствовала: