Матильда

К артисткам он всегда обращался на «ты».

Матильда перевела дыхание почти что со вздохом облегчения.

– Мариус Иванович, дорогой, конечно! Я влюблена, я люблю. И я любима, – восторженно прошептала она.

Балетмейстер продолжал внимательно и чуть сурово вглядываться в свою подопечную.

– А ты страдал?

– Конечно, нет, – не раздумывая ответила Матильда. Вопрос показался ей неуместным и диким. Разве страдание – не полная противоположность любви?

– Нет, – покачал головой Мариус Иванович, – Эсмиральда – нет.

Ласково глядя на обескураженную Матильду, он постарался объяснить ей свою позицию: это хорошо, что она не страдала, по человеческим меркам это, бесспорно, хорошо. А для артистки – плохо. Пусть Матильда снова придет к нему, когда она поймет, что есть страдания в жизни человека, пройдет их и примет их, уцелеет в этом опыте и станет сильнее. И тогда она сможет быть Эсмеральдой. Медеей. Офелией и Джульеттой. Еленой Троянской и не дождавшейся Одиссея Пенелопой. Марией Магдальской и Жанной д’Арк. А пока она просто Матильда.

От этого разговора у Матильды остался неприятный осадок.

Тем не менее, Петипа дал ей ее первый балет в этом же сезоне, спустя месяц после того памятного разговора. Но до этого Матильде предстояло решить еще одну тяжелую задачу, которая грозила обернуться страданиями почище тех, что перечислял ей балетмейстер: Николай должен был вернуться из очередной заграничной поездки, и, хотя они никогда об этом не говорили напрямую, Матильда явственно понимала, что встречаться у нее дома, при родителях, более не допустимо.

Матильде пора было съезжать.

Мама – тоже женщина, она поймет. И уж если кто что-то и знает о страданиях, так это она: похоронившая первого мужа, нашедшая в себе силы полюбить снова, танцевать, любить жизнь и воспитать в этой любви тринадцать детей! О, мама понимала Матильду. Но тут таилась и обратная сторона – вместе с тем мама не сможет не переживать за свою младшую дочку, и что бы Матильда ни сделала, ее страдания всегда будут и мамиными страданиями, и Матильда тут была не властна. По крайней мере, она могла представить себе объяснение с матерью, а вот с отцом – с отцом не могла.

Выросшая во внимательной заботе и любви, получавшая от отца лишь поддержку и ласку, Матильда любила Феликса Ивановича безумно. Как даже в воображении проиграть себе этот чудовищный разговор? Папочка, мне необходимо жить теперь отдельно. Чтобы спать с человеком до брака, вернее, именно с тем, кто не женится на мне никогда. Ты только не расстраивайся, это идет вразрез со всеми строгими принципами, которые ты соблюдал всю свою жизнь и которым ты научил меня, и не принимай близко к сердцу, твоя маленькая крошка тебя очень любит….

– Да что же это такое делается! – в сердцах сказала Матильда, обращаясь то ли к туалетному столику, то ли к установленным на столике часам.

Время шло, и надо было уже на что-то решаться.

Какое-то время она убеждала себя, что в таком сложном деле совершенно необходимо дождаться подходящего момента, всякий раз ругая себя за трусость и снова, и снова откладывая тяжелый разговор на потом.

Наконец, Матильда решилась рассказать обо всем Юле – дорогой Юле, горячо любимой Юле, понимающей без слов и с самого раннего детства поддерживающей сестру во всем. Юля вот-вот обручится с Алей – Александром Зедделером, уж ей ли не понять.

– Папа поймет. Ведь это правильно, – неуверенно произнесла Юля после долгого, на полночи, разговора, – ну вернее, как… не то чтобы очень правильно, но, по крайней мере, логично.

– Ах, Юля! Да понять-то поймет. Не в этом же дело. Ты представляешь себе, как он расстроится?

– Нет, я такое вообразить не могу. Он так расстроится, что это в голове не укладывается.

– Вот и я о том. Эх… Юля, может, ты наперед скажешь ему, что вы с Алей, например, обручились?

– Так мы же не обручились. А-а-а… я тебя поняла. Нет, Маля, так не получится: Зедделер, конечно, собирается его благословения испрашивать, да ведь дело-то не в том.

– Да понимаю… просто, просто так бы хоть у одной его дочки все было по-людски, может быть, может быть, он тогда бы как-то это все смог перенести? Что его младшая дочь – ни богу свечка ни черту кочерга…

– Маля, опомнись! Утро на дворе. Ты уже заговариваешься! Мы все равно уже ничего здравого не изобретем и не придумаем сегодня. Давай спать.

– Да, да… давай.

Но уснуть она не могла.

– Юля, Юль…

– Да.

– Юля, ты проследи за мной, пожалуйста, завтра, чтобы я непременно за день объяснилась с отцом. Я сама себя ненавижу за то, что я такая трусиха. Ты мне так и скажи, если я буду упорствовать – скажи, что я сама тебе велела и сама тебя попросила… проследить. Да?

– Да, Маля, да… Спи.