Матка

— Но у нее глаза как будто тоже такими отблесками переливаются… и говорит она с каким-то не то что акцентом… а шипение какое-то в слова добавляет, или мне показалось?

— Может, она просто сумасшедшая какая-то…

— Я лично сомневаюсь, не сошел ли я сам с ума, и может, вы мне все теперь кажетесь?

Разговор в кругу лидеров был более предметным.

— Почему мы должны ей верить? — настаивал Комендаров.

— Потому, что она знает, что говорит, а мы не знаем, что и думать, — возражал Ладшев. — Потому, что она может защитить себя от габбро, а мы — нет.

— Вы обратили внимание на ее фразу о том, что она собирается "уничтожить Матку"? — вмешался Себринг. — Вероятно, она говорила о так называемой "теории Матки" — якобы по аналогии с роем общественных насекомых где-то есть главная тварь, которая управляет остальными. Вообще у меня сложилось впечатление, что она лучше нас осведомлена о габбро.

— Только ее речь звучит, как бред. Возможно, мы нуждаемся в ее технологиях, но усваивать ее образ мыслей попросту опасно.

— Ты действительно думаешь, что одно будет работать без другого?

— Независимо от ее мнения существует бесспорный факт, — задумчиво сказала Вероника: — источник зла — в нас самих. У нас остались только потерявшие смысл привычки, которые мы стараемся сохранить вместо того, чтобы начать новую жизнь. Нам необходимо измениться.

— Если бы не она, нас здесь бы уже не было. И если она уйдет, нас скоро здесь не станет, — заметил Ростопчин.

— Наше спасение для нее — случайный эпизод, побочный эффект тренировки…

— Она дает нам надежду, а мы продолжаем сомневаться. По-моему, нам следовало бы отдать долг гостеприимства и благодарности.

— Да вы с ума сошли? — удивился Комендаров. — Вы ее слышали? Достаточно одной, пусть даже самой маленькой уступки, достаточно только согласиться с ее присутствием, и она всех здесь построит так, что света белого не взвидишь!

— Что ж, дельный инструктаж нам не помешает, — пожал плечами Ладшев.

— Если нас не будет учить Беля, нас будет учить Матка, — жестко добавила Вероника.

Все переглянулись и рассмеялись.

— Беса, ты тоже начинаешь верить в Матку?

— Вот оно, пагубное влияние пропаганды боем, — смеясь, развел руками Комендаров.

— Ладно, все, — Ладшев поднялся и взглянул на часы. — Уже так поздно, что даже рано.

— Да, заговорились…

— Предлагаю объявить остальным, что мы переходим в подчинение к Беле, и все, кто захочет, пусть присоединяются, а остальные пусть рассчитывают только на себя. Мы должны сформировать реальную силу, способную сражаться против габбро…

— …и уничтожить Матку! — вразнобой хором подытожили старатели.

После пережитого стресса, празднеств и бурных дискуссий обитатели базы легли спать под утро, рассчитывая недолго вздремнуть, но отключились до полудня, а когда наконец начали вылезать из фургонов, выяснилось, что Бели в лагере нет. После некоторого переполоха, обнаружившего, что многие безотчетно связали со странной незнакомкой гораздо больше надежд, чем им самим казалось, старатели убедились, что в лагере остался Белин мотоцикл, принялись готовить завтрак и ждать хозяйку транспортного средства. Действительно, некоторое время спустя высокая, тонкая фигура в ореоле длинных серебристых кудрей показалась на одном из пригорков. Лагерь шумно поприветствовал ее издалека, и она в ответ помахала рукой.

Свое отсутствие Беля объяснила тем, что гуляла. На приглашение перекусить охотно взяла кусок кроличьей лапки. Теперь, в мирной обстановке, при свете дня, она уже не казалась такой неприветливой и чуждой. У некоторых старателей ее поведение вызывало смутные ассоциации с беспризорным, замкнутым, невоспитанным и наивным подростком. На вид, несмотря на высокий рост, Беле нельзя было дать больше пятнадцати-шестнадцати лет. Необычные пропорции воздушной, стройной фигуры, неестественно длинные руки и ноги, изящные, крупные кисти рук с гибкими пальцами сообщали ее облику своеобразную угловатость и незавершенность. Неправдоподобно большие глаза, прозрачно-серые, если в них не мелькал слепящий белый свет, казались многоугольными, как на средневековых витражах. В неправильных чертах овального лица с полными бледными губами часто мелькало задумчивое, мечтательное и страдальческое выражение. Незатейливые манеры девушки, неброская одежда — потертая кожаная юбка, темная майка, короткая спортивная куртка — дополняли впечатление беззащитности и простодушия подростка. Однако при попытке порасспросить ее о ее собственной жизни Беля немедленно перешла на деловой тон:

— Вы мне скажите сначала, что вы решили? Одни остаетесь или уходите со мной?

Старатели заворчали. Мысль расстаться с Белей казалась теперь нелепой.

— Мы согласны поехать, но… — растерянно произнес голос из толпы, — непонятно, от нас-то что требуется?

— Да, то есть какие условия?.. — прошелестел говор.

Беля пожала плечами, рассеянно дожевывая лапку.

— Ну… работа для вас определенно найдется… И вы ее сделаете… или не сделаете…

— А что за работа? — раздались смущенные голоса.

Беля поднялась, отряхнула руки и вместо ответа поинтересовалась:

— Вас сколько?